Кто бы этот поганец ни был, а совсем дурак, что ли? С
холодным оружием в эти заросли лезть! Это даже не смелость – это полная
глупость и безрассудство!
И явный дилетант: вон, сколько полезной травы зря
потоптано. В растунциях, видимо, совсем не разбирается. И теперь поганец ещё тянулся
железным ножиком к стебелькам с эрба-кристаллами, а они же от металла чуть ли не
вдвое силу теряют!
– Клешни свои убрал от моего хабара, – ласково сказала
я в спину, обтянутую кожаным плащом. – И зубочистку эту ржавую выбрось
подальше.
Звук взведённого курка поганец уж, надеюсь, способен
распознать.
– А на хабаре не написано, что твой, – нахально и весело
ответил воришка, не оборачиваясь.
Но даже в тусклом свете фонарика я заметила, как
незаметно он подобрался, как напряглась крепкая шея, чуть дрогнули уши. Ох,
знаю я такую обманчивую невозмутимость…
– Стреляю на счёт «два», – честно предупредила я. –
Раз.
Поганец отложил нож, разогнулся и медленно поднял
руки. Соображает. И сам плавно поднялся с колен. И всё бы шло по плану, если бы
эта каланча, как внезапно обозначилась его фигура в полный рост, не задела
своей кучерявой шевелюрой мерцающий сиреневый кокон, свисавший с низкой балки.
Тоненькая оболочка кокона тут же лопнула, обдав
незадачливого профана облачком пыльцы.
Поганец повернулся ко мне и именно в этот момент громко
чихнул. А мне помешал зажать нос пистоль в одной руке и мешок с требухой в
другой.
– Да твою ж мать… – обречённо простонала я, поняв, что
задерживать дыхание и бежать уже поздно. Пленительный аромат пассифлоры уже
просочился внутрь с неосторожным вдохом, делая свою дурную работу.
Пыльца рассеялась, явив мне этого негодяя во всей
красе. Сердечко, конечно, сразу ёкнуло, как без этого. Просто подпрыгнуло и
ухнуло куда-то вниз, отгоняя всю кровь туда же. Я ещё не успела, как следует,
рассмотреть пога… краса... Боже, где ты был всю мою жизнь?!.. А между ног уже стало
горячо и влажно, и во рту мгновенно пересохло.
У этого героя моих сладких снов, похоже, иммунитета
тоже не было. Здравый смысл ещё где-то очень далеко орал дурниной, что надо
бежать, а одурманенное страстью сердце уже радостно ухнуло – он тоже меня
любит! Иначе не задышал бы так тяжело, не налился бы многообещающей зеленью
взгляд, не затопорщились так откровенно штаны…