В комнату гуськом просочились Крэнк, странноватый мальчик и клыкастая малышка, уже успевшая нацепить золотую карнавальную маску. Все тоже уселись кружком на коврике. Мальчишка потянулся к камину, пощелкал пальцами над охапкой поленьев – и они тут же вспыхнули. Он немного погрел руки над огнем и снова повернулся к нам.
– Ничего особенного, просто фокус такой, – пояснил он, заметив мое крайнее изумление. – Что у тебя в коробке?
Да уж, ни фига себе… Ну, фокус так фокус, придется верить на слово.
– Осталось кое-что от матери.
Из коридора донеслись глухие звуки барабана, затем еще и еще, сливаясь в непрерывный ритм, от которого сотрясались стены и пол моей спальни. Темп убыстрялся, набирал обороты, ярился, все совершенствуясь, пробирал меня до «гусиной кожи», до костей, до самого сердца, пульсируя с ним в такт.
– Это Себастьян, – пояснила Крэнк. – Он играет, когда не в настроении.
Я не стала спрашивать, что она имеет в виду: в настроениях я разбираюсь не лучше, чем в самих людях. Сквозь барабанный грохот я различила еле слышную музыку или пение и поняла, что Себастьян, вероятно, аккомпанирует радиоприемнику или компакт-диску. Не знаю, что это была за композиция, но под нее тянуло или танцевать, или улечься на пол, закрыть глаза и рыдать взахлеб.
Огонь в камине разгорелся, и на стенах комнаты заплясали тени. В их круговерти череп заговорщицки ухмылялся мне, будто знал какую-то тайну. Отблески пламени посверкивали на разноцветных бусинах, отражались от черного атласного цилиндра. «Надо бы имя ему придумать», – мелькнула у меня мысль, и я не смогла решить, что же страшнее: череп или девчушка, пялившая на меня сквозь прорези золотой маски черные блестящие глазки.
– Это Даб, – Крэнк кивнула на паренька, – а это Виолетта. Она молчунья.
Виолетта все еще прятала в ладошках апельсин. Время от времени она подносила его к носу и нюхала, не сводя с меня круглых глаз. Эта девочка чем-то напоминала мне эксцентрично одетую куклу-гот, каких носят в толпе на Марди-Гра. И – небывалое дело! – я вдруг почувствовала прилив доброты к этому странному ребенку. Ей на вид было всего-то лет десять.
– Кажется, ей понравилась твоя татуировка, – заметил Даб, выстукивая дробь на коленях, обтянутых хаки. – Ты что, тоже doué?
– Я что?
– Doué. Новем так называет фриков. Странных типов. Ну, то есть… нас, – шумно выдохнув, заключил он.