— Нам пора. — (Не «мне пора», а «нам
пора». В этом вся ее суть.)
Прощание вышло долгим. Опять в
коридор выползли две тортилы и опять загородили всю дорогу. Черт их
знает, как они нас учуяли, по дрожанию пола, что ли? Вышел и
опухший с перепоя мужик, правда теперь уже в тренировочных штанах
и, кажется, опохмелившийся: рад был, каналья, еще раз взглянуть на
Вику. Мы им всем сказали «до свидания» и «счастливо» и тортилы
вдруг всколыхнулись и завздыхали, а мужик крикнул: «Заходите
еще!»
— Заходите, Артур, — ласково-печально
попросила Анна Иосифовна.
— Непременно, — бодро соврал я.
Кто счастлив — тот и
прав.
Вика решительно отказалась ехать на
лифте и страшно разозлилась, когда я, ухмыляясь, спросил:
почему?
— Дурак, — сказала она зло.
Я даже не ответил ничего. Нет,
серьезно, устал.
На улице она чуть ли не убежала
вперед, я хотел было догнать ее, и вдруг меня осенило: стоп!
Набегался. Наизгалялся. Хватит. И с величайшим наслаждением я
набрал в грудь свежего, пахучего апрельского воздуха.
Ах, как хорошо было кругом! Какое
солнце сияло на небе! Я такого еще не видел: крупное, желтое,
горячее, а сбоку похожая на летающую тарелку тучка так и
переливается серебром. И небо синее-синее! И воробьи кругом галдят!
И коты на теплых люках лежат, жмурятся, смотрят на воробьев,
вздрагивая ушами. И старуха с молочным бидоном смотрит с улыбкой на
котов. И ручьи текут из лужи через щербатый асфальт в другую лужу,
а в ней — спички, разноцветные бумажки, сор, щепки... И мальчонка в
линялой армейской фуражке, с палкой через плечо бороздит самые
глубокие места этого дворового моря, вымеряя длину новеньких
высоких резиновых сапог. А возле песочницы — девочка в
ярко-оранжевом пальтишке с грязным и мокрым подолом сурово и
требовательно выговаривает что-то бурому медведю с черной заплатой
на спине, а рядом другая, раскрасневшаяся, в разорванных шерстяных
колготках дает ей советы и все качает сокрушенно головой и
вздыхает, как взрослая, и все пытается усадить заваливающегося
медведя прямо. А как блестят, словно фотовспышки, окна! Как
по-летнему пахнет водой с Невы!
Я медленно и блаженно брел по
асфальту, подставляя прохладному воздуху измученное за день лицо,
впервые принявшее естественное выражение. Какое все-таки счастье не
ломаться, не глумиться над собой! Великий покой вдруг снизошел на
мою душу, до слез захотелось чего-то простого и первозданного, как
эти деревья, ветер, небо, коты... Вика... Ну что, Вика? Пусть идет
куда хочет. Не могу больше кривляться, не хочу! Разве не прекрасно
говорить только то, что думаешь, хочешь? Разве не глупо обманывать
собственные мысли? Захочу — сяду сейчас в грязь, заору, рассмеюсь.
Насиловать себя никому не дам. В самом деле, я это или не я
существую на свете?!