[3] и
першеронах[4], равных которым в Империи
нет, хотя давно следовало бы заняться выведением своих тяжеловозов,
таких, чтоб и сильны, и неприхотливы.
О липицианской породе[5], славной, что
мастью своей, что воистину редким умом.
И об отходящих в прошлое вместе с рыцарями
жемайтах[6].
Говорить было до странности легко, впервые, пожалуй, Демьян
вовсе разговаривал с кем-то не о работе и не о делах домашних, но о
чем-то ином. И не только говорил, но… его слушали.
Даже княжна.
Пусть и смотрела все одно слегка свысока и, как почудилось, с
насмешкою, но обидно не было. Просто стало вдруг ясно, что вся она,
Марья Вещерская, такая и есть, какою кажется, холодная, надменная и
чрезмерно строгая, что к себе, что к людям. Такой угодить
непросто.
И не нужно.
Вот Василиса спорила иначе. Она злилась.
И хмурилась.
Кусала губы и сжимала кулачки, когда с чем-то категорически была
не согласна. Встряхивала головой, и темные ее пряди, выбившиеся из
косы, подпрыгивали этакими забавными пружинками. И хотелось
смотреть, и злить ее нарочно, или все же уступить, хотя нутром
Демьян чуял, что это-то и будет неверным. Да и спор… от пород и
лошадей он сам собою перешел на автомобили. И уже Марья, слегка
взбудораженная, утверждала, что будущее аккурат за ними. А Василиса
не соглашалась. И говорила, что, конечно, автомобиль
преудивительное изобретение, однако лошадей он не заменит. Уж
больно много понадобится автомобилей.
А лошадь и надежней, и обходится дешевле, и главное, что хватит
с нее травы и овса, нет никакой надобности скупать керосин по
аптечным лавкам.
Вечер упал на долину, принеся влажноватый дух моря, в который
примешались запахи иные, густые и сочные, и было их так много, что
закружилась голова. И верно, не у одного Демьяна, если он вдруг
понял, что утомился говорить, да и вовсе.
Пили чай на веранде.
Скрипели доски и полозья старого кресла, в котором устроилась
княжна, и на плечи ее сама собою опустилась снежная легчайшая шаль,
пусть было вовсе даже не холодно.
Устроился на ступеньках некромант.
И это вновь же не показалось неправильным, скорее неправильным
было бы не подчиниться местной завораживающей тишине.
Был старый самовар, который растапливали сосновыми шишками, и
княжна ворчала, что этой древности самое место на кухне, а никак не
за столом, но ворчала не зло, и после, устав ждать, когда
займутся-таки шишки, сама кинула искру.