— Нет, — покачала я головой. — Не жаль.
Даже избитый, в жару от лихорадки и едва держась на ногах, он не выглядел жалким.
— В самом деле? — Острый взгляд матушки Епифании, казалось, пронзал меня насквозь, проникая в самую глубину души, не оставляя права ни на одну потаенную мысль.
— Он не вызывает жалость, — попыталась я объяснить. — Но заслуживает сострадания.
— Сострадание… Ловушка для наивной души.
— Но… — Я не привыкла, не умела спорить, и сейчас мне отчаянно не хватало слов. — Пусть боги не посылают никому испытаний больше, чем человек способен вынести, пусть некромант заслужил все, что с ним произошло, — разве это повод отказать ему в сочувствии? Разве милосердие и сострадание не пристали служительницам Фейнрита? Разве вы не говорили…
— Ловушка, порожденная гордыней, — продолжала матушка Епифания, словно не услышав меня. — Потому что лишь гордыня может заставить поверить, будто сострадание способно исправить закоренелого грешника.
— Но я не говорю об исправлении! Я говорю о милосердии!
— Не все заслуживают милосердия.
— Но разве людям, а не богам это решать? Разве не гордыня — делить людей на чистых и нечистых?
Не знаю, почему я так уперлась. Раньше я никогда не осмеливалась спорить с матушкой. Неужели она права, и дело в гордыне? Желании оставить за собой последнее слово, хотя что я, не ведавшая мирской жизни, могу знать о людях? И все же я не могла остановиться.
— Разве не должны мы исцелять тела и души, и разве мы отказываем тем, кто приходит к нам за лечением?
— Не все болезни тела можно исцелить, тебе ли не знать.
Я опустила голову, на глаза навернулись слезы. Неделю назад в лучший мир ушла послушница Марта.
«Не жилица», — говорили про нее с самого начала. Родители отдали ее храму не то в надежде на излечение, не то, чтобы не видеть, как угасает их дитя. Ни магия, ни молитвы не сумели ее спасти, хоть и подарили ей восемь лет жизни — ровно половину от всего отведенного богами срока.
Мы попали в храм в один день, и я любила ее как младшую сестренку. Прошла всего лишь неделя, и, несмотря на путешествие и новую обстановку — а может, благодаря им, — утрата была еще свежа.
Матушка Епифания вздохнула.
— Не все души можно спасти. Особенно, если человек сам отвергает спасение. Мы не отказываем тем, кто приходит к нам за исцелением, это правда, но разве Дитрих просил исцеления? Ведь он оттолкнул тебя?