Прошло чуть больше двух лет с того золотого августа, персикового, медового, полного поцелуев и прогулок по тенистым аллеям дворцового парка, и вот она, Александра Владимирская, вдова и сирота, вольная и одинокая, как цыганка, перекати-поле - стоит в горнице крестьянского дома на Украине, примеряет чужое платье и гадает, сделает ли ее своей девкой атаман-анархист, или побрезгует “белой костью”...
Париж, куда она так стремилась, отсюда, из Гуляйполя, казался несуществующим, как сказочное Тридевятое царство. Суждено ли ей снова увидеть широкие бульвары, обсаженные липами, каштанами и дубами, громаду собора с каменным кружевом башен, мосты над серебристо-сиреневой Сеной, каменных богов, русалок и тритонов, восседающих на водяном троне посреди площади?.. Суждено ли ей увидеть хотя бы Екатеринослав и широкий тракт, ведущий к польской границе?.. Она не знала - и не хотела думать, чтобы не сойти с ума.
- А что, Лев Николаевич, - вдруг спросила она, повернувшись к Лёвке, все глядевшему на нее со сладкой улыбкой, - Нельзя ли мне глоточек… водки?..
Тот, похоже, ожидал от московской барышни чего угодно, но не такой просьбы, и вытаращил глаза:
- Чаво? Горилки, что ли?
- Да, горилки… кажется, это здесь так называется. - Саша пожала плечами, старалась казаться равнодушной, словно крепкие напитки были ей так же привычны, как кофе и чай. Видно, получилось не очень убедительно, потому что Лёвка хохотнул:
- Горилка без закуски не ударила бы в голову, а, мадамочка?..
Тут бы ей и признаться, что она голодна, что с удовольствием помылась бы в бане - ну или хоть в корыте с теплой водой - переоделась и вышла на воздух, подышать степным ветром и цветами, вечерней осенней прохладой после паркого, страшного дня… Но улыбчивый полный человек был не трактирщик, не хозяин гостиницы, готовый за деньги исполнить любое пожелание “мадамочки” - он исполнял лишь распоряжения Махно, и кто знает, что еще ему было приказано, кроме “принести женщине одежду”. Саша пока что понятия не имела, что можно, что нельзя, и как себя вести здесь, в разбойничьей вольнице, “революционном штабе”, чтобы не попасть под расправу…
Она боялась и шагу ступить без спросу, а направить ее было некому. Некая “Дунька”, упомянутая Махно, что-то к ней не спешила, но может, оно и к лучшему. Кто знает, как обитательницы этого странного места воспримут белолицую барыньку, привезенную в распоряжение батьки то ли по чьей-то ошибке, то ли ради забавы.