Махно разжал руки, отступил на шаг, указал на кровать:
- Сядь, барышня. Побалакаем.
- Спа… спасибо, - ответила едва слышно, но осталась стоять, как вкопанная - ноги от ступней до коленей точно свинцом налились.
Атаман засопел, видно, начинал сердиться - и было на что; ничего больше не сказал, снял портупею, положил на вычурное кресло с изогнутой спинкой, обтянутое атласом, совершенно неуместное в этом разбойничьем логове - как и она, Саша, была неуместна, чужда всему здесь...
“Неужели он сам не чувствует?.. Не место мне здесь…”
Сердце заныло от непонятной тоски, болезненно толкнулось о ребра. На место усталой покорности пришла отчаянная злость… Все он чувствует, все понимает, все видит, недаром же у него взгляд - что рентгеновский луч, но она для него просто забава, игрушка на одну ночь. Потешится и выбросит, как съеденный подсолнух, как пустую бутылку, и Саша не хотела гадать, что за “работу” ей предложат в этой странной коммуне, где, вероятно, жили все со всеми, совершенно свободно, как и положено анархистам.
Махно, не обращая на нее внимания, как будто был один, расстегнул поясной ремень и пуговицы на гимнастерке, прошагал к лежанке, сел, подвинулся, чтобы опереться спиной о стену, похлопал ладонью по тюфяку:
- Саша, подойди.
Голос его как будто стал ниже, даже чуть хриплым, но он, хоть и подзывал ее точно кошку, не понукал, не злился, спокойно ждал… Знал, что никуда она не денется.
Саша медленно стащила с плеч турецкую шаль, бросила ее на кресло, прямо на атаманскую портупею, сама присела на край, машинально стащила черные ботики - натереть мозоли не успела, но разгоряченные ступни ныли, просили отдыха. Ах, сейчас бы теплую ванну, да чашечку ароматного чая со смородиновым листом и мятой, да с кусочком Агашиного пирога, воздушного, из антоновки - и спать, спаать…
Это все ей снится. Гуляйполе, хмель, гармошка, запах сена, резеды и подсолнухов, резкий, жгучий водочный вкус, и атаман со свирепыми синими глазами. Она в жару - в этом все дело, и сладкая, тянущая боль внизу живота - просто от лихорадки.
Махно сглотнул, громко перевел дыхание, ладонью уперся в пах… Ждал.
Она подняла руки, распустила “прическу” из кос, наспех собранных в пучок на затылке. Шпильки посыпались дождем на пол, темная волна расплетенных волос укрыла ее ниже пояса, как шелковый плащ. Встала, расстегнула тугие жемчужные пуговки на вороте платья… вот и обнажилась шея, ткань поползла вниз, открывая плечи.