Пока я жарилась на раскаленной сковороде, не смея оторвать глаз от тарелки с ризотто, вокруг бурлила беседа.
Павел Олегович, оказывается, не просто так пригласил Лёшку, а чтобы представить всем как приближенное к семье лицо. Я не знала, куда деться, так как со всех сторон чувствовала на себе взгляды. Но тот, что был колючим и оценивающим одновременно, чувствовала больше всех. Кожа так и плавилась под его лучами, грозясь зажечься.
— Милая, ты хорошо себя чувствуешь? — забеспокоилась Ангелина Олеговна. — Что-то на тебе лица нет. Такая бледная.
Бледная?! Да я горю. Неужели не видно?
— А это последствия пищевого отравления, — вмешалась Вика, растянув губы в насмешливой улыбке.
— Ой, бедняжка. Я-то смотрю, ничего ведь не ешь. Плохо, да?
Что тут скажешь? Да, хреново. От ваших морд двуличных плохо. От поддельной заботы и фальшивого участия. Ещё и Лёшка, сидевший напротив, убивал в прямом смысле слова.
Оторвав от тарелки взгляд, мило улыбнулась.
— Нет, уже всё хорошо.
И посмотрела на Скибинского. Он задумчиво кивнул, мазнув по мне мимолетным взглядом, и возобновил разговор с отцом Олега, Владимиром Вениаминовичем. Я же говорила, пустое место.
Зато Олег смотрел в упор, буравя карими глазищами. Вот кто мог часами смотреть на меня не моргнув. Не знаю… как-то не по себе.
— А ты до сих пор занимаешься танцами или забросила?
Что за дотошная тётка? Мы чего сегодня собрались? Меня пообсуждать?
— Занимаюсь, иногда, — улыбнулась натянуто, снова почувствовав на себе обжигающий взгляд. Как же хотелось заглянуть в до боли знакомые глаза, не передать словами, но упорно смотрела на что угодно, лишь бы не на него.
— У неё сейчас другие увлечения, — никак не могла уняться Вика. — Состоит в обществе защиты животных.
— Ой, а я вчера смотрела ваше видео на Фейсбуке, — обрадовалась жена Каземирова. — Молодцы! Прижали Загорского к стенке, теперь не отвертится.
Не выдержав, всё же посмотрела на Лёшку, пытаясь увидеть в голубых глазах хотя бы капельку заинтересованности, но наткнулась на холодное безразличие.
Задело. При чем больно.
У меня ещё что-то спрашивали, я что-то отвечала, находясь в каком-то амёбном состоянии и единственное, чего мне хотелось больше всего – провалиться сквозь землю и никогда… никогда не показываться.
Немного успокаивало, что на Вику он тоже смотрел поверхностно, словно видел впервые. А вот она частенько останавливалась на нем. Будто между прочим, но меня её уловки так или иначе коробили. Старалась изо всех сил не смотреть на него, не слышать голос, не различать слова. Хотя, клянусь, чувствовала малейшее движение с его стороны. Вот он поправил пряжку старых, судя по всему, отцовских часов. Потом закинул руку на соседний стул, расслабленно откинувшись на спинку. Но я откуда-то знала, что вся эта расслабленность, показное внимание и интерес - всего лишь искусная маска.