Плевать
на крестьянские мечты. Где-то там под облаками летает птичка, что
вот так запросто берет и забрасывает меня в эту долину уже второй
раз. Прям как богиня с черепушками. Интересно, а все божественные и
тотемные сущности так могут? Вот так запросто взять и выдернуть
человека из жизни? Или если я правильно понимаю только из тела.
Жизнь той птицы чего-то стоит. Она живет почти вечно, пусть и в
форме камня. Но она наблюдает за нами, она следит, она как может
участвует в наших жизнях. От нее многое зависит, и она даже иногда
вмешивается.
Мысли
скользнули к куда более реальной сущности. Богиня. Она вмешивается
куда-как активней, даже несмотря на то, что тотем официально жив, а
она официально мертва. Значит ли это, что у богов больше власти и
силы чем у тотемов. Возможно. И наверняка это было бы правильно.
Но… ой!
Нога
зацепила что-то невидимое в снегу, и я полетел, вперед едва не
уткнувшись лицом в открытый рот черепа. Взгляд невольно скользнул
по зубам. Удивительно, но они прекрасно сохранились. Те, что не
были выбиты чудовищным ударом, разрубившим череп почти пополам.
Руки уперлись в мерзлую землю. Пальцы правой сомкнулись на чем-то
почти круглом, длинном, шершавом и очень хрупком. Тянуть находку
через снег, я не стал, и так понятно, что там кость. Усмехнувшись,
я, не выпуская кость из руки, приподнялся, подтянул ноги,
сел.
- Твоя?
– спросил я скалящийся на меня череп, но он не ответил. – Не хочешь
поговорить? – и вновь он промолчал.
Зато
Грач молчать не стал. Его возмущенный полный ярости крик заставил
выпустить кость, поднять взгляд. Вовремя! Я едва успел отклониться
от удара клювом. Спикировавшая с неба черная птица, лишь крылом
слегка задела лоб и вновь взмыла под облака.
- Я
понял, - я встал. – Понял, что не стоит тревожить мертвых, - я не
знал где летает птица, а потому просто задрал голову к небу и
разговаривался с ним. – И я не буду. Обещаю! Но давай и ты
перестанешь играть в птичку-невидимку. Ты же забрал меня сюда снова
не для того, чтобы я мог во всех красках рассмотреть поле древней
битвы. Я не художник, на холст его не перенесу.
Я
вздохнул. В Доле имелись лишь несколько картин. Две с портретами
отца и деда нынешнего князя. Елизар говорил, что мать и бабка тоже
где-то висят, но я их не видел. И еще одна занимающая половину
стены в библиотеке, изображающая молящуюся деву, стоящую на высоком
утесе, перед бушующим темным и мрачным морем. Озаренную небесным
светом со спины, словно небо борется с морем. Я иногда приходил
туда и разглядывал ее. Картину, не деву. Поражаясь, как такое можно
сделать красками и кистями я выпросил у Елизара бумагу и уголь, но
то, что вышло не заслуживало, даже каминного огня и было сожжено в
мусорной куче. Тогда я попытался узнать историю, того что
изображено. И не преуспел. Даже знающий все Елизар не мог мне
ответить, сказав лишь то, что эта картина висит на стене, еще с тех
пор, когда Грачевы не были хозяевами Дола.