- Говорил. Ты же про то, что он
головой кивает, налево – нет, направо – да.
- Значит говорил. Он не слишком
разговорчив. Особенно с малознакомыми людьми или с теми, кого он
считает недостойным. Ты был в долине два раза. Ты
достоин.
- Но малознаком, - усмехнулся я и тут
же замер, не обращая внимания на протянутую мне пивную кружку,
полную воды. – Ты откуда про это знаешь, старик? Один раз здесь и
сейчас, а второй. Откуда ты знаешь про второй?
- Он говорит со мной. Он хорошо меня
знает, он доверяет мне, он рассказал. Еще он сказал, чтобы ты не
откладывал намеченное тобой и Стражем дело. Я не знаю, о чем речь,
он и со мной не во всем откровенен. И еще, чтобы ты ни в коем
случае не забыл про его подарок и использовал перед
отъездом.
Я опустил взгляд, увидел свою сжатую в
кулак ладонь, поднял, медленно раскрыл пальцы и уставился на
глубокие раны, оставленные ногтями. Это же как я не хотел потерять
жемчужину, что даже проваливаясь в Бездну, лишь крепче сжимал ее в
кулаке.
- Отъездом? – проговорил я, не отрывая
взгляда от черной жемчужины. – Каким отъездом? Я никуда ехать не
собираюсь, - я поднял взгляд.
Камень был пуст. У ног моих стояла
полная кружка воды. Слепой старик и прислуживающий ему парень
исчезли, оставив меня наедине со статуей семейного
тотема.
Я выпил воду, не найдя более
подходящего места, поставил кружку на пол, тихо выругался и
направился к выходу. Как же мне надоело, что никто не считает
нужным мне что-то объяснять. Придется за всех отдуваться Елизару.
Но сперва Данкан. Я разжал кулак, подкинул черную жемчужину,
поймал, вновь сжал ее в кулаке и улыбнулся. Богиня будет довольна!
Мысль о ней, о ее молчании неприятно резанула, но была отброшена,
как лишняя. Уж кто, кто, а седая стерва своего не
упустит.
Она не смогла. Она знала, что так
будет правильно. Она очень хотела! Но она не смогла. Впервые, за
многие годы изгнания Айяла оставалась без источника и это ее
пугало. Она боялась до дрожи в коленях, до охватывающей все тело
паники, что комом встает в горле, мешает дышать. Она пыталась
пропихнуть его, гладя шею и это переросло в привычку.
Она не гладила шею, лишь прикасалась к ней, когда накатывала
паника. Но каждый раз, когда она ловила себя за, казалось бы,
невинным прикосновением пальца между ключицами, она злилась. За
злостью приходила паника, за паникой страх. И так по
кругу.