— И что теперь будет с Сердецкими?
— Коли поймаем, все спытаю, лично плетью на дыбе стегать
буду. Кровью умою, паскудцев. А коли сбегут они — их счастье, ну да
у меня руки длинные. Хучь на край света заберутся, все одно
достанем. А ежели еще и на самого Лещинского сможем показания
взять, так мы хранцузиков, кои его сторону держат, за вихры и
мордой по столу повозим, — на лице великого инквизитора
появилась мечтательное выражение. — Так-то, барон. Службу
сослужил ты государству российскому знатную. Жив будь Петр
Ляксеевич, расцеловал бы тебя за подарок бесценный, ну а я, старый
хрыч, спасибо тебе свое скажу, только «спасибо» мое дорогого стоит.
Ежели просить чего удумал, говори сразу, не забыл пока, а то память
у меня стариковская, — Ушаков лукаво подмигнул, давая понять,
чтобы губу я особенно не раскатывал.
— Мне особенно просить нечего, не ради наград да чинов
старался, — спокойно произнес я.
Генерал с интересом взглянул на меня.
— Прошу в одном только милость проявить — отпустите на
вольную солдата моего, Михая, и невесту его Ядвигу. А если захочет
он и дальше под командованием моим ходить, похлопочите о включении
его в штат Измайловского полка. Вот и все мои просьбы.
— Так мало? — удивился Ушаков.
— А мне много не надо, — спокойно произнес я.
Генерал задумчиво потрогал красивый лоб.
— Ладно, будь, по-твоему. Позабочусь о вольной для холопов.
И хоть пытаешься выглядеть ты бессребником будто старец какой, без
хорошей награды тебя и гренадер твоих оставлять нельзя. Ну да я сам
за тебя решу, барон. Милостью не оставлю.
— И еще, — многозначительно добавил Ушаков, —
будет у тебя ко мне и слово, и дело, дай знать через сержанта
твоего Ипатова. Много он о тебе хорошего говорил. Пока, барон,
ждите хороших известий.
Ушаков хлопнул меня по плечу и ушел, а я остался, разинув рот.
Кажется невероятным, но выходит, что с первых дней моей службы я
находился «под колпаком» Тайной канцелярии, совершенно не
подозревая об этом. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!
Глава 23
Ушаков был прав, «хорошие» известия посыпались как из рога
изобилия. Мне стоило бы учесть, что в армии не любят
«самовольщиков», нет, неправильно — ОЧЕНЬ не любят «самовольщиков»
и приготовиться к неизбежному, а оно не заставило себя ждать. На
утро разгневанный Дерюгин выстроил мое капральство и часа два драл
как сидоровых коз. Потом нам выдали шанцевый инструмент и отправили
рыть канаву «отсюда и до обеда», а апогеем были занятия строевым
артикулам под проливным дождем и сильным ветром. Промокшие до нитки
и промерзшие до костей мы с Карлом едва добрались до дома и сразу
завалились спать мертвецким сном. Я только закрыл и открыл глаза,
как начался рассвет.