Карл сначала посмеивался, но потом враз посерьезнел, когда
хорошенько меня в бане разглядел. Ему стало завидно, и с тех пор мы
занимались вдвоем.
Теперь я выглядел здоровей Чижикова, раньше считавшегося самым
крупным среди гренадер, а значит во всем полку. Он был выше меня,
но куда худощавей.
С моей легкой руки еще несколько человек заразились тяжелой
атлетикой, но не у всех хватало терпения. Многие быстро остывали и
прекращали занятия.
Ипатов одобрил мою «методу» и стал прививать среди гренадер. Так
волей-неволей я стал готовить среди измайловцев будущих «мистеров
Вселенная».
Кроме того, с моей подачи в полку прижились и некоторые
жаргонные словечки, такие, как скажем, «мажоры».
В полку хватало богатых солдат-дворян. Некоторые имели в
Петербурге собственные дома, приезжали в полковой двор на роскошных
экипажах с гайдуками на запятках, носили не знавшие грязи мундиры
из дорогого сукна, украшали уши золотыми серьгами, а пальцы рук
перстнями с переливающимися бриллиантами.
В нашем гренадерском капральстве третьей роты был только один
«богатенький Буратино» — князь Тадеуш Сердецкий, выходец из
знатного польского рода. Его отец чем-то приглянулся Петру Первому,
и Сердецкие на долгое время вошли в фавор. Кто-то из них служил
даже при Екатерине Первой в знаменитой кавалергардской роте, при
Анне Иоанновне ее распустили. Самый младший — белобрысый, рослый, с
капризной складкой тонких губ и огромными, похожими на веер
ресницами, попал к нам.
Он делал карьеру при дворе и в полку появлялся редко. Его папа
ежемесячно отваливал ротному кучу денег, и Басмецов смотрел сквозь
пальцы на то, что в строю вместо Тадеуша стоит его крепостной —
тоже поляк по имени Михай.
Как-то раз я в сердцах назвал Сердецкого мажором, другим
гренадером это понравилось. Они подхватили и понеслось. Даже
семеновцев с их «красавчиками» заразили.
Я так увлекся воспоминаниями, что не сразу сообразил — у ворот
творится что-то неладное. Оттуда пулей летел подчасок. Он заскочил
в штаб, вытащил оттуда трясущегося капитана и взволнованного
Ипатова, они побежали втроем. Толстой на ходу пригрозил мне
кулаком. Не зная, что и подумать, я вытянулся во фрунт и сделал
фузеей на караул.
Ворота распахнулись, на полковой двор вошла многочисленная
процессия с факелами. От набившегося народа враз сделалось тесно,
как на торжке в базарный день. Впереди всех шагала высокая полная
женщина с гордо поднятой головой. По бокам ее сопровождали двое в
роскошных одеяниях. Одного я узнал сразу — это был Густав Бирон. Он
что-то говорил женщине на ухо, та слушала его внимательно,
одобрительно кивая. Второй уступал Густаву ростом, но в его
внешности были общие черты с подполковником. Любой мог без труда
распознать в них родственников.