От невозможности происходящего я впала в ступор и только, не отрываясь, во все глаза смотрела на пришельца. Какая-то тень омрачала его лицо. Он как-будто что-то обдумывал. Потом медленно сказал:
– Дай, девочка, пить!
Словно в гипнозе, я зачерпнула ему воды ковшом и протянула через порог. Он принял ковш, не сходя с места, выпил без жадности и сплеснул остатки на землю. Опять стоял в какой-то странной нерешительности, взглядывая на меня и тут же отводя глаза, а я, на расстоянии всего лишь двух протянутых рук, словно приросла к полу, по-прежнему не в силах оторвать от него взгляда.
Сомнения не оставляли его – это стало совсем очевидным, и внезапно меня пронзила острая к нему жалость. Какая-то боль стиснула сердце, а я продолжала смотреть на него прямо, с неясной мукой в душе и всё так же молча. Неожиданно он дёрнул правой рукой кистью вниз, как обычно делают в сердцах, в досаде и, не произнеся больше ни единого слова, резко шагнул из сеней наружу. Что-то подсказало мне не бросаться вслед и не смотреть, куда он пошёл.
Через несколько минут после его ухода я пришла в себя, и первым осознанным чувством оказался стыд за то, что не предложила человеку еды. И хотя не забыла, в каком непонятном оцепенении пребывала всё то время, чувство вины не проходило и до сих пор неизменно оживает при каждом моём воспоминании об этой истории.
Никому и никогда я не рассказала о случившемся. Хотя догадка, что, возможно, гостем и был некто неизвестный из землянки, естественно, приходила мне в голову.
Летним вечером по пути из леса в город десятилетняя Вера и нестарая ещё её бабушка были застигнуты грозой среди чистого поля. Выходили они из лесной избушки когда было просто пасмурно, но не по-хорошему, а уже как-то зловеще. И пока шли неблизкой дорогой, тучи, словно под чьим-то началом, сноровисто сплотились, разбухли и чёрной тяжёлой массой декорировали всё небо, не оставив и малой светлой краюшечки. Хоть и был ещё вечер, по воле свыше воцарилась полная ночь.
Отдельные постукивания и короткие нестрашные проходы на ударных, сопровождавшие просверки одиноких молний где-то вдали, незаметно преобразовались в непрерывную оглушительную канонаду. Молнии в неистовой пляске уже совсем рядом иссекали неохватный чёрный купол, щедро разветвляясь и непрерывно сменяя одна другую. Почти синхронно с одной из них, вертикальной и толстой, на пике громового крещендо небо раскололо мощнейшее соло, изошедшее металлическим звоном, будто на многие осколки разбился огромный сосуд. Стихия не скромничала, празднуя в ночи неведомое торжество во всю свою титаническую мощь.