На всём немалом поле женщина с девочкой единственные возвышались подобно антеннам. Разошедшийся ливень давно игнорировал их однослойную летнюю одежду и струился впрямую по коже, скатываясь по телу и доставляя этим острое удовольствие, ибо минувший день был жарким, а вечер – исключительно тёплым.
Деваться пилигримам было абсолютно некуда, и они смиренно продолжали свой путь к городу, утопая босыми ногами по щиколотку в напитавшейся дождевой водой земле. В дополнение к их и без того вполне достаточной для разящих копий «привлекательности», бабушка имела в руках эмалированный таз, первоначально наполненный только собранными в этот день лесными ягодами, но теперь – подобием несваренного компота. Прикрыть таз было нечем, и, чтобы не сплеснуть нечаянно ягоды, путники время от времени прерывали неспешное движение и сливали-сцеживали навязанную им свыше воду. По этой причине долгая дорога домой становилась ещё дольше, получалось – еле брели.
Ни словом, ни видом бабушка не проявляла тревоги, и, возможно, поэтому Вера страха не испытывала. Напротив. Сила и грандиозность природного действа её заворожили и привели в странный экстаз. Ласковая ли напористость тёплого ливня, пьянящий ли острой свежестью воздух или явное беснование незримой энергии вокруг взбудоражили её до состояния восторга. Казалось, неведомая ей сила поднимает её над землёй; ей захотелось раскинуть руки и закричать-пропеть ликующе. Но ничем не проявила она своего желания и ни капли не растратила накопившейся в ней и рвущейся наружу энергии.
Безумие стихии, тем временем, сдвинулось куда-то или просто исчерпало себя. Вселенский гром сменился добродушным погромыхиванием, постепенно сходящим на нет. Дождя не стало совсем, когда они наконец достигли крова. В тихом и мирном, вполне уже ночном доме они сбросили мокрую одежду и привели себя в порядок. Бабушка о чём-то тихо переговорив с мамой, подошла к небольшому иконостасу в углу и стала, часто крестясь и склоняя голову, молиться с несвойственной ей страстностью. Она не была ярой богомолкой, в церковь ходила только по большим праздникам, и Вера несказанно удивилась, да так под негромкий речитатив и уснула крепко и счастливо, непонятно отчего.
Я выхожу из бабушкиной избушки на пасеке, занимающей большую поляну в молодом осиннике, и по узкой, кочковатой из-за выступающих из земли толстых корней тропинке пробираюсь в соседний большой лес, где мирно соседствуют и липы, и берёзы, и орешник. Неожиданно на подступах к нему, на небольшой светлой полянке вижу обширную разноцветную грибную россыпь. Вызывающе-красного, чуть зеленоватого, нежно-жёлтого, блекловато-синего цветов высыпали здесь сыроежки, упитанные, солидные, с широко распростёртыми шляпками, у которых кое-где изящно вывернулась наружу белая пластинчатая подпушка. И маленькие, тощенькие пока и хлипкие детёныши «разных кровей» тут же – у взрослых «под ногами». Словно нарядная праздничная толпа горожан вывалила на площадь себя показать и на других посмотреть.