Медный, заунывный звук разносился ветром, ржавая шпалина, привязанная веревкой, покачиваясь, стучала о железный шест.
Старик слушал и думал: «В былые времена здесь висел колокол». Но, как колокола, так и колокольни в деревне уже не было. Легкие старика давно разъела махорка, и от этого они издавали легкий свист. По его лицу, оставив борозды-морщины, прошлись страшные неведеньем 30-е, впечатались ужасом 40-е, метания 50-х, десятилетие оттепели, стоячая вода второй половины 60-х, дальше десятилетия сливались в один сплошной нескончаемый день. В маленьком окошечке фокуса оставшегося зрения он видел легкое покачивание железа, и ни одна мысль не тревожила его разрушающийся мозг более нескольких минут.
Когда-то он думал, что стоит немного потерпеть и все образуется само. И он терпел. Терпел, когда убивали друзей, терпел, когда наживую ампутировали ногу, терпел, когда вместо анестезии заливали в глотку спирт, терпел тошноту, вонь и дизентерию. Он терпел даже тогда, когда его, ветерана, заставляли доказывать, что ему действительно нужен протез, как будто культя могла отрасти в ногу.
Когда хрупкое содружество террора распалось на куски, даже тогда он старался терпеть, несмотря на выкручивание внутренностей от несправедливости. Он терпел, когда у него клоками стали выпадать волосы, крошиться зубы и ныть органы. Все жители этой деревни разъехались из зоны бедствия, а старик остался – он так и не понял, что это не шутка. Часто встречал людей в странных блестящих скафандрах и то и дело натыкался на странные знаки в огороде, но ничего не понял. Эти люди просили его уехать, не пить здешней воды, не есть ни ягод, ни грибов и ничего не выращивать, потому что все это означает скорую смерть. Старик только пожимал плечами – смерть, так или иначе, придет, а скоро или нет – какая разница?
Ехать ему было некуда и не к кому. После возвращения с войны в родную деревню его ничего не держало в ней, но ничто не тянуло вовне. Родители умерли от голода, а он… ну кто полюбит инвалида с двумя контузиями и несчетным количеством медалей?
В войну он дослужился до чина полковника; а вернулся духовным инвалидом. Война выпила из него жизнь – всю, до капли. Он вернулся, как призрак, в свой дом, потому что не знал другого маршрута. Поначалу ему снились рвущие плоть снаряды, пули, изуродованные тела, он кричал, и мечтал, чтобы его тоже разорвало, чтобы больше не терпеть. Но потом все постепенно стало меркнуть в его памяти, покрываться пылью, и не было уже того накала страстей, что были на войне и немного после. Все забылось, теперь осталось какое-то странное чувство гнетущей вялости, иногда перемежающееся хандрой и скукой. Однако вскоре старик постепенно разучился скучать, он даже с трудом мог припомнить, что означает само это слово. Просто все вокруг казалось ему каким-то искусственным, фальшивым.