– А ты где была, когда он совершал насилие над заключённой? –
обвинительно спросила прокурор конвоиршу. Не имея оправданий, та
молча уставилась в пол.
Женщина покинула кабинет, а через несколько минут вернулась с
небольшим матерчатым свёртком в руках.
– Давай–ка лёд приложу к твоей ранке, а то синяк на пол лица
образуется! – заботливо подошла она ко мне и поднесла морозный
свёрток к щеке. – Потерпи, девочка! Скоро станет легче!
– Я не виновата ни в чём! – растроганная её вниманием,
расплакалась я вновь.
– Верю тебе, только я не судья! Подай на апелляцию и постарайся
найти побольше доказательств своей невиновности!
– Как, если я буду за решёткой?
– Придумай! Попроси тех, кто на свободе!
Под надзором всё той же неприятной конвоирши я шла к грузовому
автомобилю для транспортировки заключённых. Он, серый и
бесчувственный, ждал меня посреди двора, обнесённого высокой
решёткой под напряжением тока.

«Поднимайся, давай!», – толкнула меня в спину надзирательница у
самого авто. Я в последний раз взглянула на вольную жизнь, что
протекала за оградой, и с тяжестью вздохнула. Уже готовая подняться
в грузовик, я вдруг заметила, на той самой воле, предвзятую судью,
идущую к автостоянке с довольной стервой–юристом, преподававшей у
меня в академии МВД. Я, конечно же, поняла, что она причастна к
судебному приговору. Злость подожгла моё нутро неукротимым
пламенем: «Ах ты, сучка!», – крикнула я преподавательнице во всё
горло. Обернувшись, она ухмыльнулась мне змеиным оскалом.
«Улыбайся, пока можешь! Выйду и тебе отомщу! Я всем вам отомщу!», –
воспротивилась я конвою, желая добежать и разорвать её на части,
несмотря на разделяющую нас решётку, но затащенная в грузовик
против воли, не успела исполнить приказ своей души.
По прибытию в исправительное
учреждение я была провожена местными контролёрами в карантинное
отделение, где подверглась полному телесному обыску, а те немногие
вещи, что я имела при себе, были изъяты на хранение, на время
срока. В течение нескольких дней я проходила комплексное
медицинское обследование, результаты которого чётко фиксировались в
моей амбулаторной карте. Свидания и разговоры по телефону на время
карантина были запрещены. Наверное, так даже было лучше, ведь
одиночество, печаль и чувство страха не отпускавшие меня всё это
время, лечились надеждой на то, что там, за бесконечными решётками
и железными дверьми, ко мне рвётся и ожидает кто–то родной.