Приказано исполнить. Часть 2 - страница 57

– Я уже написала Вам его.

– Не то, что я хотел. Ты берёшь на себя всю вину, а зечки тебя по–любому опустят, когда вернёшься в камеру. Ты ж их подвела – дело провалила!

– Я никого не подводила. Кому, как ни Вам, быть в курсе предательства, что стояло за сделкой. А разборка с сокамерницами – мои проблемы.

– Нет, это проблемы с дисциплиной в моём исправительном заведении.

– Я больше ничего не буду Вам писать, – ответила я холодным голосом.

Развернувшись, начальник ударил меня в лицо кулаком, и я упала на пол. Подойдя ближе, он нанёс мне несколько ударов ботинком по бёдрам и ногам.

– Ты ничтожная тварь и тут ничего не решаешь! Делай, что я говорю! Ты больше не брюхатая и я заставлю тебя исполнять все приказы, – сквозь зубы проговорил он мне. – Беспрекословно! Ты поняла?

Я просто лежала, ничего ему не отвечая и ничего не чувствуя. Даже боль от ударов была отдалённой и неважной.

– Сука, отвечай! – продолжил он избиения, пока я не закашлялась от удара в живот, перекрывшего дыхание. – В карцер её! В штрафной изолятор! – злобно выкрикнул он надзирателю.

Меня поместили в камеру, ещё тесней, чем была предыдущая. Бетонные стены были покрашены известью, и прислоняться к ним было запрещено. Койкой в течение дня нельзя было пользоваться, а стола со стульями не было вовсе. Это была ещё одна камера пыток, где было холодно, и нечем заняться в дневное время, кроме как ходить взад и вперёд. Счастливой, конечно же, в больших кавычках, меня делали восемь часов ежедневной занятости в изолированном швейном цеху, хоть начальник, сдержав обещание, поставил мне дневную планку в 14 униформ. Естественно, что такой объём пошива, я не могла охватить за смену, за что и получала дубинкой по телу. Вся в синяках и побоях, я по–прежнему стояла на своём и отказывалась писать ему объяснительную, закладывая остальных заключённых. Эта была принципиальная позиция из лютой ненависти к нему и из тюремной солидарности к сокамерницам. Я никогда не была стукачкой, и не собиралась становиться ей. Физическая боль, которую он причинял мне, была не так страшна, как быть опущенной, презренной остальными. Больше всего я боялась сломаться психологически, и страшнее всего было то, что я не знала, как себе помочь. Ни ручки, ни бумаги, ни доступа к коммуникациям с другими людьми у меня по-прежнему не имелось. Я очень хотела поведать миру обо всей несправедливости, что творилась в этих стенах, и мечтала наказать начальство за всё зло, причиняемое заключённым.