«Когда-нибудь Слоан его убьет. Когда-нибудь мы перестанем
бояться и нападем. Все вместе».
Уна так живо представила себе эту картину… Толпа девушек сбивает
Дойла с ног и бьет его всем, что только под руку подвернется.
Предсмертная гримаса боли на жирном лице, возникшая в ее
воображении, придала сил. Выпрямившись, Уна благодарно кивнула
Слоан и пошла танцевать.
Что-то изменилось.
Уна поняла это, когда руки крепко обхватили шест, а мышцы
играючи подняли тело в воздух. Когда развела ноги в шпагате, как не
умела никогда – не хватало гибкости и растяжки. Когда скользнула по
шесту вниз, переплелась с ним, как вьюнок – с решеткой сада. Когда
услышала в тишине зала – в нем никогда не было тишины – чей-то
восхищенный вздох. Когда тишина взорвалась изнутри свистом и
бешеными аплодисментами.
Танец закончился. Уна второй раз за день застыла на месте, на
этот раз охваченная не ужасом, а недоумением, непониманием,
недоверием.
Она не привыкла к чужому восхищению. Не привыкла к тому, что
мужчины, прежде лениво сидящие за липкими столиками, подбираются
поближе к сцене. Что в «Дьяволицах», будто в элитном клубе, на
сцену летят купюры под призывы продолжать. И все это – из-за нее.
Бесцветной, погрязшей в колдовских иллюзиях Уны.
Она неуклюже собрала купюры и покинула сцену. Стоящая за ней
Слоан цепко схватила Уну за руку и прошипела на ухо:
– Какие бы чары ни заставили тебя двигаться как дьявольская
кошка, ты должна рассказать мне, что это. Черт, я душу за них
готова продать!
А ведь сказанное Слоан – не совсем фигура речи. Бритоголовая
татуированная красотка давно рвалась в «Дурман». И ради своей цели
была готова на что угодно.
Слоан как-то призналась, что пару лет назад пыталась стать
веретницей – ведьмой, заключившей сделку с фоморами, порождениями
мира теней. Она хотела предложить свое тело демону. Обычная плата
за их услуги (а в ее случае, за танцевальные способности,
артистизм, грацию и красоту) – это колдовская сила веретницы.
Однако резерв Слоан оказался пуст. Потому она предложила демону
паразитировать в ее теле, то есть вместо колдовской поглощать
жизненную силу.
«Долго жить, Уна, я не собираюсь. И становиться уродливой
старухой – тоже, – говорила она тогда. – Лучше я проживу лет сорок,
зато как!»
А в глазах – мечты о той самой красивой жизни, которая уже
казалась Уне лишь сказочным мифом.