К большому сожалению Морриган, резиденция Дома Конноли была
окутана очень крепкой защитой. Вглядываясь в отражение особняка в
мире теней через полуночный осколок, она сосредоточенно хмурила
брови. Плетенья мелкие и, как кольчуга, плотно подогнаны друг к
другу. Ни бреши, ни прорехи, ни слабого звена. А значит, ей даже в
оконную щель не проникнуть. Как и призрачным слухачам.
Но был у нее один туз в рукаве…
Причинять зло никому из членов осиротевшего Дома Конноли
Морриган не собиралась. А потому ни закаленное в тренировках тело,
ни колдовские силы ей не понадобятся. Недавно она разжилась на
местном рынке парочкой филактериев с чарами переноса. Морриган
создала временной портал, затянувший ее внутрь, словно в воронку, и
вернулась в особняк Доминика. Ненадолго – только чтобы в специально
отведенной для нее комнате с двумя напольными зеркалами и нерушимым
кругом свечей шепнуть: «Tolle animam
meam»[1], – позволяя Юдоли Печали
затянуть ее душу.
Чтобы проникнуть в Тольдебраль, Морриган тоже использовала
теневые тропы. Но тогда она вступала в мир теней полностью, вверяя
ему и душу, и тело. Это необходимо, если надо незаметно исчезнуть и
так же незаметно проявиться где-то еще. В человеческом обличье.
К счастью, сейчас этого не требовалось. Тело, оставленное в мире
живых, служило своеобразным якорем, а значит, позволяло тратить на
погружение в мир мертвых куда меньше сил. Однако, увы, все же не
гарантировало возвращение. Чем дольше полуночная ведьма или колдун
блуждали по миру теней, тем сложнее было вернуться.
Какое-то время Морриган любовалась собственным телом, лежащим в
круге свечей. Блестящие черные волосы, разметавшиеся по полу,
горящие рубиновым цветом приоткрытые губы. Подумала: «Хороша
чертовка» – и шагнула в мир теней.
Даже в пору юности (и одержимости полуночной магией) Морриган
редко прибегала к этому ритуалу. Отчасти из-за гнетущей атмосферы.
Отчасти из-за того, что, путешествуя среди теней и духов, она
теряла две грани силы – и физическую, и колдовскую. Оставался лишь
разум или же… душа. Но основная причина заключалась в том, что за
нахождение в мире теней живой душе приходилось платить.
Единственной валютой, которая одинаково ценилась обеими сторонами –
жизнью.
Человеческий мир в обличье тени отражался зыбким маревом, но его
призрачные, поблекшие черты все же угадывались. Карандашными
набросками, контурами, штрихами… Таким его видели духи, не
потерявшие воспоминания и не ставшие истинными тенями –
странниками, что до скончания веков бесцельно брели, неприкаянные,
куда-то, среди таких же, как они, призрачных отголосков.