Неужели сплин,>4 что сейчас так моден в Петербурге, поразил и меня? А я ещё потешался по этому поводу над Вольдемаром Воронцовым. Правда меня может утешать то, что скука моя не наиграна. К великому прискорбию, она настоящая, и от того печально мне.
Сегодня командир батареи, полковник Штольц, в очередной раз пытался вызвать меня на откровенный разговор. Забавно наблюдать, его потуги казаться отцом-командиром, радеющим о своих подчинённых. К чему ему всё это? Вероятно, считает своим долгом, влезть каждому в душу, и копаться там как в своём кармане.
Впрочем, что я взъелся на него? Штольц по-своему милый человек».
Обмакнув перо в чернильницу, поручик продолжил:
«На досуге прочел труд Лафатера: «Физиогномические фрагменты, способствующие познанию людей и любви к людям». Согласно этому трактату, Штольц должен обладать буйным характером, о чём говорят его густые брови и крутой лоб. Однако бедняга полковник, под каблуком у своей жены, которую боится пуще начальства.
Сегодня он час мурыжил меня, пытаясь узнать, почему я прослужив три года на батарее, так и не нашёл общего языка ни с кем из офицеров, редко посещаю офицерское собрание. Что мне было ответить?
Не прельщают меня игра в штос >5и попойки до утра, а больше здесь заняться не чем.
Впрочем, так живут везде, и в Петербурге не лучше. Потому, нигде не будет мне хорошо и покойно. Скорее всего, в моём положении наилучшем выходом будет подача рапорта об отправке на Кавказ. Вот где настоящая жизнь! Много тревог и опасностей. Заодно проверю на личном опыте всё то, о чём писал в своих повестях Марлинский.>6
И так решено, подаю рапорт!»
Одинцов усмехнулся, вспомнив, как однажды с грустью признался его старший брат: « Понимаешь Алёшка, всё время события проходят мимо меня! В 1825 году мои товарищи вышли на Сенатскую площадь, а я в это время отирался в парижских кафе».
Пётр Одинцов входил в Северное тайное общество, в ноябре 1825 года он уехал в Париж. Из газет узнал о неудавшемся восстании в Петербурге, и последующих арестах членов общества. Решил, раз он не был со своими товарищами на Сенатской площади, то, по крайней мере, разделит с ними горькую участь заключения, но его не арестовали. Предписали следовать в родовое имение Константиновка Саратовской губернии, где и надлежало ему пребывать.