Некоторым читателям и критикам Бейли кажется, что его провозглашаемое принятие потребности Мердок вести скрытную личную жизнь было неискренним. Они воспринимают раскрытие в мемуарах интимных подробностей ее умственной немощи – когда она еще была жива, хотя и в состоянии, в котором такие открытия уже не смогли бы ее огорчить, – как предательство. Например, они считают оскорбительным откровением описание того, как она отправилась в туалет, и как после опорожнения кишечника он «подтер ее и вычистил ее руки и коричневые ногти», которые она испачкала, пытаясь вытереться сама. Критик Кэрол Сэрлор интерпретирует «поношение, унижение, уничижение и оскорбления» Мердок со стороны Бейли как форму «schadenfreude», злорадства мужчины, который жил в тени «весьма успешной» женщины. Другие критики считают более чем нелестные откровения Бейли об Айрис не самым необычным феноменом, встречающимся в мемуарах и других биографических произведениях об умерших. Например, Памела Осборн ссылается на наблюдение Жака Деррида о том, что мемуаристы, хоть при создании памятника умершим часто «получают прибыль или извлекают другую выгоду, как незначительную, так и большую… разоблачая или оскорбляя их в той или иной степени».
Я сама, как и Бейли, выношу сор из избы, чтобы обнажить непривлекательные реалии деменции, и поэтому склоняюсь на сторону тех, кто считает, что через шокирующие откровения в сочетании с неизменной заботой «Бейли показывает, как любовь все же может цвести при такой бескомпромиссной откровенности [и что], эта книга показывает человека достаточно храброго, чтобы выдержать такую двойственность, а также ужасы деменции».
* * *
Младший из моих братьев, Хенни-Бошофф, родился 16 мая 1961 г., когда старшему брату, Класи, исполнилось восемь. Оставался еще почти месяц до моей следующей поездки домой. Мой отец отвез мать в родильный дом в Рюстенбурге, который находился рядом с моей школой; как это было принято в 60-х, на родах он не присутствовал. Как только мой брат родился, отец отправился обратно на ферму, чтобы присмотреть за остальными детьми. Он приехал на следующий день и получил для меня разрешение у заведующего школы, чтобы я могла повидать мать и братика. Двойное имя было дано Хенни-Бошоффу, чтобы отличать его от отца, которого звали просто Бошоффом. Ребенок извивался у меня на руках и кривил свое личико, будто тренируясь смеяться, плакать и выражать удивление. Я навестила их всего раз, хотя мать пробыла в больнице три дня. На третий день отец увез их с ребенком домой.