Около недели спустя я лежала на кровати, коротая обязательный тихий час после уроков. Я повторяла латинские склонения, когда заметила сквозь распахнутые шторы, что листва дерева, под которым я иногда читала книги, начала приобретать рыжевато-бурый осенний оттенок. Под легким сквозняком занавески неровно вздымались туда-сюда. Я прищурилась, чтобы рассмотреть красные буквы TOD/TED, напечатанные на ткани. Из-за этого видимые складки моих век превратились в дюны, огибающие пляж Кейптауна. В одном мгновенье мне опять было четыре, отец держал меня в объятиях на краю поля. «Berrinkies, – произнесли мои губы. – Berrinkies».
Раздался звонок, возвещающий о начале часа для домашних заданий, но я не шелохнулась. Пики, моя соседка со стороны окна, подошла и легонько толкнула меня. «Время заниматься», – сказала она. Из-за ее слов мой отец, ферма, дюны испарились. Я не злилась. Я просто чувствовала себя безвольной. Я знала, что могу встать, если захочу, подойти к парте, поздороваться с Риной, старостой, с которой мы сидели вместе, и провести остаток часа, читая заданную главу из «Маленькой Майи»[33]. Но что-то во мне не отступало, и я просто продолжила смотреть в точку чуть в стороне от носа Пики, будто я глядела сквозь нее.
Пики попыталась еще несколько раз добиться от меня ответа, но ее уговоры только напомнили мне о том, как дома мама иногда упрашивала меня почитать сказку братьям, но я обычно отказывалась, так как моя книга была гораздо интереснее. Теперь мне стало плохо из-за того, что я не слушала мать и не была добра к моим братьям. Я желала, чтобы сейчас рядом стояла мама, а не Пики, и так же любезно просила меня. Если бы только она была тут, я бы тотчас встала и извинилась за свой эгоизм. Сейчас я тоже поступала как эгоист? Я вообще была там? Что за девочка лежала на кровати с застывшим языком и слишком неглубоким для произнесения слов дыханием? Почему она так плохо себя вела?
Пики позвала Рину, и я испугалась, что та тут же уличит меня в дурном поведении. Но, несмотря на то что Рина была старостой, она не смогла заглянуть в глубины моей грешной души. Так что моя немота не прошла ни под испытующим взглядом заведующего, ни при осмотре старшей медсестры, вызванной из главного здания. Медсестра помогла мне сесть с такой нежностью, что по моим щекам покатились слезы, затем она взяла меня под локоть и повела в главное здание. Под громкий стук сердца в груди я легла на накрахмаленные простыни кровати в медицинском кабинете, уставившись на ореол седых волос медсестры вокруг чепца. Она померила температуру и приложила к моей груди стетоскоп. Даже этот инструмент не выявил ложь в моем сердце и мою погибшую душу. Вместо этого старшая медсестра приказала принести мне суп из кухни и позвонила моим родителям.