Многое о человеке может сказать вино, что он выбирает к столу,
ибо каждый напиток имеет свой характер и свойство, а потому не с
каждым человеком сойдется.
Сассикайя, каберне. Тоскана, но винодельня не наша. Крепкое
какое…
Я втянула еще больше аромата в легкие.
Дубовые бочки, года два выдержки. Дорогое. Хм… Привкус будет
деревянный, кедровый, но за ним как будто бы есть еще что-то…
Что-то...
- Клариче! - Шикнула Контессина, подоспевшая в обедню. Я подняла
голову, оценивая открывшуюся картину.
Две молоденькие служанки с удивлением глядели на меня, нюхающую
графин. Рты их были странно приоткрыты, а глаза округлились
четырьмя спелыми ягодками. Луиджи, стоящий подле них, был
невозмутим, и только запыхавшаяся Контессина поспешила одернуть
меня.
- Кончай свои хитрости, идем сюда.
Глиняный кувшин опустился на стол с мягким стуком, оставляя мне
лишь воспоминания о тяжелом и терпком аромате. Стало быть, и
хозяин его тяжел и терпок.
Я заняла место подле Контессины и принялась ждать синьора
Альтьери вместе со всеми.
Солнце разливалось по полу и складкам моего платья сквозь
распахнутые окна. Задорный щебет птиц раздавался с внутреннего
сада. И сердце. Сердце мое от чего-то потеряло всякое спокойствие,
поднявшись к горлу, и принявшись отстукивать свой ритм там.
К нему присоединились шаги.
Тяжелые. Грузные шаги, раздающиеся из коридора, были гораздо
медленнее моего пульса — неторопливо приближались они,
сопровождаемые тихим свистом и, чем ближе они звучали, тем скорее
сердце отстукивало свой бег в висках.
Пока не замерло. Замерло, когда надо мной возвысилась тень
мессира Альтьери.
- Sancta Maria, Mater Dei, ora pro nobis peccatoribus… -
Торопливо зашептала молитву Контессина, выступая предо мной живым
щитом.
Тогда я решилась поднять глаза. Тогда и увидела впервые своего
дядю Алонзо.
***
Господь всемилостивый, спаси наши души грешные…
Обомлела, не в силах и вздоха сделать. Переживания о замужестве
и винодельне, о тосканских лугах и братьях, остались так далеко
позади, будто и вовсе никогда не существовали. А существовал только
страх.
Страх перед мужским телом, сплетенным из крепких мускулов, к
которым льнула насквозь мокрая рубашка.
Столь мокрая, что почти прозрачная — отчетливо сквозь ее изгибы
мне виднелась широкая мужская грудь, вздымающаяся на вдохе,
показывался рельефный пресс, а закатанные рукава обнажали бронзовую
кожу огромных рук. Столь огромных, что, сомкнись они на моей шее —
переломили бы ее легче соломинки.