Я смотрела на нее с возвышающегося выступа, и сердце сжималось
жалостливыми тисками. Помощь предлагает… Она. Мне. Миланская
пленница Тосканской принцессе. Франческа… Милая, добрая, ласковая
Франческа! Врага во мне видеть могла бы, всю Флоренцию
пленительницей считать, а ты… счастливой остаешься и помощь мне
предлагаешь.
От обиды за нее стало больно. А отказывать — еще больнее.
- Не в этом дело, Франческа, но… Спасибо.
- Закончили, мадонна. - Поднялась швея, вытирая со лба блестящие
бусины пота. - Все ткани присмотрели? Те пять, что назвали, али еще
подумаете?
- Это все. - Сморгнула я.
- Нет, не все! Не все! - Контессина неслась откуда-то из глубин
лавки, прижимая к груди рулон. - Вот… Вот еще, взгляни.
- Ах! - Франческа прикрыла рот ладошкой. - Красота какая,
Клариче!
То, что развернулось из рулона и заструилось по деревянному
полу, нельзя было описать словами.
То был свет, сотканный в бурную речку сверкающего шелка. То были
звезды, переплетенные друг с другом кончиками острых лучей. То было
серебро, звенящее в объятиях ночной тиши. И то была луна. Яркая,
блестящая луна, отражающаяся рябью в водной глади.
Изумленный вздох покинул легкие. Будучи равнодушным к нарядам,
даже мое черствое сердце не смогло вынести подобной красоты, а от
того пропустило удар.
Что… что это такое?..
- А-а-а, это всего пару дней назад прислали. - Горделиво
приосанилась швея. - Всю республику обойдите, такого шелка не
найдете! Нигде, Господь мне свидетель! Само серебро, глядите… - Она
приподняла ткань одной рукой. - Видите, как переливается? Свет
отражает, будто зеркало! А тонкий какой? Тонкий-то какой, взгляните
только, тоньше волоса будет!
- Клариче… - Распахнувшиеся глаза Контессины отражали серебряную
гладь. - Приложи край к лицу, давай посмотрим!
- Нет. - Негоже. Грешно. Не заслужила!
- Пожалуйста, милая, ради меня! Не окажешь милость своей доброй
Контессине?! - Вприпрыжку подбежав к выступу, кормилица поднесла ко
мне ткань. - Santo Dio, abbi pietà di noi... Взгляни,
Клариче.
С придыханием помолившись, она положила морщинистую руку
на плечо и мягко развернула меня к зеркалу.
В горле застыл звук. Я зажмурилась.
Слишком! Нельзя! Грешно!
Никогда не видела себя такой. Сколько помню, всегда носила
темное — то моя броня, мой траур, то, что я и должна была носить
после всех смертей. Негоже в серебре ходить, не достойна, не
заслужила!