От мальчика Пети до мальчика Феди - страница 29

Провожая ее в номер, дежурная по этажу - малограмотная старушка из соседней деревни - рассказывала ей:

- А вы тоже, значит, из этих, из писателей? Тоже стихи для детей пишете?

- Ну да.

- И в зоопарке тоже подрабатываете?

- В каком зоопарке?

- Ну как же? Мне этот ваш, как его, Маршак рассказывал. Доход, говорит, у поэтов непостоянный, когда густо, когда пусто. Приходится в зоопарке подрабатывать. Я, говорит, гориллу изображаю, а Чуковский - ну, тот длинный из 101-го номера - тот, говорит, жирафом работает. А что? Почти по профессии, что там, что там - детишек веселить. И плотют хорошо! Горилле 300 рублей, а жирафу - 250. Это ж какие деньжищи за подработку в Москве плотют...

На следующий день Барто встретила Чуковского и смеясь, рассказала ему про розыгрыш Маршака. Корней Иванович хохотал как ребенок, а потом вдруг резко погрустнел и сказал:

- И вот всю жизнь так: если ему - 300, то мне - 250!

Чуковского и Маршака вообще связывали странные отношения. Они были знакомы с молодости и всегда не только признавали, но и очень высоко ценили талант друг друга - и в поэзии, и в прозе, и в переводе. По сути, каждый считал второго своим единственным достойным соперником, но по этой же причине оба поэта крайне ревниво следили друг за другом всю жизнь. И если чувствовали, что в данный момент проигрывали этот пожизненный забег "заклятому другу", могли и ляпнуть в его адрес что-нибудь обидное.

Творческие люди - они такие.

Именно по этой причине на свет появилась одна из известных эпиграмм на Маршака.

Уезжая на вокзал,

Он Чуковского лобзал,

А, приехав на вокзал,

"Чуковский - сволочь!" - он сказал.

Вот какой рассеянный,

С улицы Бассейной!

Но все это было, конечно, не всерьез.

Всерьез они поссорились во время войны.

Маршак тогда остался в Москве, работал дома, и лишь когда объявляли воздушную тревогу, стучал в стенку домработнице - аккуратной и чопорной поволжской немке и кричал на весь дом: «Розалия Ивановна, ваши прилетели, пойдемте в убежище».

Чуковский же уехал в эвакуацию, в Ташкент, где сильно маялся. Доход у поэтов действительно не стабилен, вот он и писал в дневнике:

"Я опять на рубеже нищеты. Эти полтора месяца мы держались лишь тем, что я, выступая на всевозможных эстрадах, получал то 100, то 200, то 300 рублей. Сейчас это кончилось. А других источников денег не видно. Лида за все свое пребывание здесь не получила ни гроша".