Разговор оборвался — грохот ударившейся о стену двери, от
которого затряслись глиняные миски, заставил умолкнуть и трактирщика, и гостей.
Слышно стало лишь потрескивание поленьев в очаге, да шипенье капавшего на них
жира с кабаньей туши. Морок обернулся, когда наемник ступил в зал.
— Где этот хлыщ?! — заорал дурным голосом.
— Ох, беда-беда, горюшко! — простонал трактирщик. —
Давеча компания таких разнесла мне половину зала, едва успел лавки прикупить у
старьевщика, и вот — снова-здорово!
— Ты! — снова огласился трактир криком, когда наемник
приметил наконец охранителя сумрака.
Морок не поднялся, лишь лениво развернулся на табурете и
оперся о стойку локтями. Наемник широким шагом пересек зал и приблизился. Лицо
его заливала запекшаяся кровь, нос теперь смотрел в сторону, а к рубахе и
штанам прилипло сено.
Черные, непроницаемые глаза охранителя сумрака
встретились с полным ненависти взглядом наемника
всего на миг, а в следующую секунду тот странно всхлипнул, обмяк, будто став меньше ростом и как-то
сдувшись. Разинув рот в немом крике, попятился.
— Горан! — позвали его
приятели, но тот, не слыша, налетел на один из столов, все не сводя взора с
Морока, а затем, развернувшись уже у самых дверей, выскочил из трактира.
Охранитель сумрака, словно
ничего странного и не произошло, повернулся к трактирщику.
— Так что ты там
рассказывал о судейской дочке? — протянул, точно разговор и не прерывался.
В зале снова загомонили голоса, трактирщик, еще не веря,
что все осталось целым, сглотнул и с опаской покосился на Морока. Потом достал
из-под столешницы кувшин, плеснул терпкого красного вина в один из кубков и
подвинул охранителю сумрака.
— В благодарность вам, добрый господин. Берег это винцо
для особого случая.
Морок чуть кивнул и вина пригубил.
— А ежели вам интересно еще про госпожу Мияну послушать,
все как на духу расскажу, без утайки. Случилось это, как я уже сказал, когда
она в отчий дом возвратилась после обучения…
Морок
устремил на трактирщика взгляд и с интересом обратился в слух.
Домой я
вернулась поздно, и к моменту, когда смыла с себя дорожную пыль, пробило
два часа пополуночи. Все уже крепко спали, а я только добралась до своей
постели. Закрыв дверь на засов и сняв перчатки — ночь я любила именно за
возможность избавиться наконец от них, — устроилась на пахнущих лавандой
простынях, закрыла глаза и постаралась заснуть, но случившееся в конюшне
трактира никак не давало забыться. Причем думала я вовсе не о том негодяе, на
уме у которого было недоброе, а о незнакомце с глазами цвета ночи. Как ни
пыталась, не могла выбросить его из мыслей, а все ворочалась с боку на бок.
Простыни и подушка казались раскаленными. Вспоминая нахальный взгляд, на дне
которого плескалась сама тьма, чувствовала, как тело начинает дрожать, но отнюдь
не от страха.