Картину испортил всё тот же голодранец – пан Анджей.
- Врёшь! Хочешь сказать, монах, что ты – воин?
- Дорогой племянник! Не гоже так с гостями, - пробовала его
осадить Заблоцкая-старшая, гневно встряхивая вдовьим чепцом, но
тщетно.
- Честь шляхетская не позволит мне слушать враньё! – распалялся
тот.
«Американцы» переглянулись, и Глеб пожал плечами. Уходить от
ссоры было ещё рискованнее, нежели ввязываться в драку.
- Против христианина не выходил. Но коль пан, не обученный
добрым манерам, настаивает, преподнесу ему урок, - он отложил
вилку. – Выйдем же во двор. Надеюсь, панове, вы засвидетельствуете,
чтобы всё было честно.
- Да я просто снесу тебе башку, враль!
Вот теперь участники пирушки наблюдали за конфликтом с
благосклонностью. Драки между Анджеем и кем-то из своих они не
желали, а вот поразвлечься за счёт приезжего – почему бы и нет?
- Тогда я тебе отстрелю голову. Не вставая из-за стола. Бог
учил: око за око, зуб за зуб. Прими, Господь, душу
новопреставленного раба твоего…
Глеб взвёл оба курка и наставил стволы на забияку. Считая, что
монах способен подстрелить волка на бегу, тот побледнел.
- Братья! Во имя Господа! Остановитесь! – вмешался пан
Заблоцкий. – Справедливо ли наставлять пистолет на того, у кого
пистолета нет?
- А справедливо ли обещать снести голову тому, у кого нет сабли?
– сварливо заметил Глеб, не опуская оружие.
Естественно, стрелять он не собирался. Один ствол пуст, не
зарядил его после ранения волка. Второй – может пальнёт, может и
нет.
Над столом повис гул. Народ оживлённо обсуждал – как уравнять
шансы. По напряжённой морде Анджея стекал пот. Забияка оказался
изрядным трусом.
- У вас есть иное оружие, брат Глен? – спросил Ковальски.
- Нож. Если дадите хаму кинжал или что-то другое короткое, выйду
против него с одним ножом. У этого бедолаги, как я понял, кроме
сабли нет вообще ничего своего?
А вот это Глеб сказал зря, сразу восстановив против себя
присутствующих. Тем самым оскорбил всё сословие, принадлежность к
которому – великая самоценность, независимо от наполнения кошелька.
Поэтому, когда вышли во двор, симпатии шляхты принадлежали Анджею –
нищему, паскудному, но своему.
- Убивать его нельзя, - шепнул Генрих. – Не знаем, что судьба
ему готовит. Вдруг обрюхатит селянку, а из её потомков какой-то
особо великий поляк или белорус вырастет.