Никита вспомнил рассказ Лешки. Его жене Ольге, помешанной
на генеалогии, как-то взбрендилось собрать вместе всех живущих в Питере
родственников. Ее прадед когда-то приехал из-под Тамбова, а за ним – его братья
и сестры, семь или восемь человек. Сначала жили дружно, а после войны из-за
чего-то рассорились и перестали общаться. Так вот Ольга из-под себя выпрыгнула,
но собрала всех. Тоска получилась смертная. Если старшее поколение, дети тех
самых тамбовских переселенцев, еще нашли какие-то общие темы для разговора, то
их дети и внуки откровенно скучали. После чего Ольга пришла к выводу, что
незнакомые дальние родственники интересны только в качестве генеалогических
единиц родословного древа.
У самого Никиты родни не было вообще. Бабушки-дедушки
умерли задолго до его рождения, мать – в прошлом году, а отец погиб на
китайской границе в шестьдесят девятом.
Наконец-то Никита нашел себе местечко. В огромном саду,
похожем на изысканный французский парк, хватало уголков, уютных закоулков,
скамеечек, беседочек. Но, как назло, везде кто-то уже был. Родственники
вывалились из дома, переодевшись после обеда в «цивильное», и разбрелись по
саду в ожидании «суаре» - второй серии юбилейного торжества. То ли ужин, то ли
чай с закуской и выпивкой – поди разбери. Никита и так был сыт всем по горло.
Взял бы да уехал. Но ради Светки приходится терпеть. Даже не ради Светки, а
ради Машки. Послать бабку подальше – кто тогда будет девчонке-инвалиду
оплачивать лечение? Он, начинающий – это в сорок-то с хвостиком! – риэлтор? Или
Светка-переводчик?
За розовыми кустами притаилась скамеечка. Видимо, для
любителей помечтать среди парфюмерных ароматов. Разогретые солнцем розы в
ожидании ночной грозы пахли так одуряюще, что у Никиты закружилась голова. Он
уже хотел встать и уйти, как из-за кустов послышались голоса.
- Ты разве меня не помнишь? – с игривой ноткой спросила
женщина.
- Честно говоря, не очень, - ответил юношеский тенорок.
- Ну как же, еще на старой даче, в Сосново. Ровно десять
лет назад. Бабушке тогда семьдесят исполнилось. Мне было десять, а тебе
одиннадцать. Ты меня качал на качелях и спрашивал таким светским тоном: «Скажи,
тебе нравится Луис-Альберто?»