Рядом со Светой не сидел, а восседал похожий на
библейского патриарха дедушка Изя. Тот самый, который Израиль Аронович
Зильберштейн. Длинные седые волосы желтоватого оттенка, орлиный нос и угольно
сверкающие из-под неожиданно черных нависших бровей глаза. Особенно опасные
молнии он метал в сторону своей единоутробной сестрицы, когда та начинала
язвить. Тут же устроились и его дети: Андрей, ровесник Кирилла и Зои, и Анна,
чуть помладше. Причем оба совершенно русской внешности – то ли материнские гены
победили, то ли бабушка Елена проснулась. Да и супруги у обоих, как сказала
Света, были русские. Андрей давно развелся, а Анна была вдовой. Из мимолетного
разговора при знакомстве Никита понял, что Андрей как-то связан с
книгоиздательством, а Анна – врач-венеролог.
С другой стороны стола, в опасной близости от сидящей во
главе юбилярши, оказались ее дочь Евгения и внук Константин. В Евгении Никите
виделось что-то жалкое, хотя он никак не мог понять, что именно. К евреям он
относился нейтрально, никогда антисемитизмом не страдал, но на нее почему-то не
хотелось смотреть – как на старую больную кошку. В Косте раздражали очки под
Гарри Поттера и рассеянная ухмылка. И то, с каким страдальческим в видом он
дотрагивался до своего флюса.
Справа от Никиты расположился старший брат тестя Валерий,
режиссер третьеразрядного театрика, мнящий себя буревестником андеграунда. Он
манерно тянул в нос гласные и теребил красный шейный платочек – это в такую-то
жару! Его вторая жена, знойная горянка Виктория, блистала слишком большими,
чтобы быть настоящими, бриллиантами в ушах, на руках и в смелом декольте алого
платья. Никита в который раз удивился, почему вульгарные женщины, неважно,
брюнетки или блондинки, - почему они так любят пылающе красный цвет.
Между Валерием и Викторией крутился их семилетний сынок
Артур, мастью пошедший в мать. Впрочем, и повадками он тоже был настоящее дитя
гор, даже говорил с легким акцентом – видимо, дома Виктория общалась с ним
по-грузински.
Рядом с Викторией, на самом уголке, примостился Вадик.
Маленький, щупленький, он выглядел подростком, хотя ему пошел двадцать второй
год. В торце стола, напротив бабки, хмурой вороной нахохлилась Галина, дочь
Анны. Длинное серое платье унылого покроя, бесцветные жидкие волосы так туго
стянуты в пучок, что тащат за собой к вискам и глаза. Ни намека на косметику,
тонкие, злобно поджатые губы.