А я хотела бы, услышав, как протренькало пришедшее
сообщение, бежать, спотыкаясь, через всю квартиру, чтобы быстрее его прочитать.
Я буду ждать его весь день, и все равно оно придет неожиданно, и счастье
обрушится на меня Ниагарским водопадом. А ведь всего‑то и будет там написано:
«Привет)». И день начнется только в этот момент. Я пойму, что до этого ведь не
жила, просто функционировала, как робот. Пусть уже будет семь или восемь вечера
– день для меня только начнется. И ночью я хотела бы, чтоб он меня разбудил,
потому что в это время мы сможем говорить лишь о любви, нести несусветную чушь
и улыбаться друг другу в телефон, потому что не улыбаться мы не сможем. Он
будет спрашивать меня, что на мне надето, зная заранее ответ. Но я буду глупо
хихикать и сонно бормотать, что ничего. Он будет переспрашивать: «Что совсем ни‑че‑го?!»
А я буду в ответ шептать: «Совсем». И так мы проговорим час или два, телефон
будет периодически выключаться, потому что операторы сотовой связи считают
нужным нам напоминать о том, что болтаем мы уже долго. Мы будем им на зло
перезванивать друг другу. А утром я встану свежей и выспавшейся, как будто и не
было этого долгого ночного разговора. На работе мне скажут, что выгляжу я
великолепно. И мне захочется всем кричать: "Это все потому, что я полночи
разговаривала с любимым мужчиной по телефону!"
Я понимаю, что мне снова становится плохо. Бабочки в шоке
разлетаются, и на их место усаживается треклятый ворон. Я через силу ем банан
на завтрак и все‑таки недоедаю, заворачиваю оставшийся кусок в шкурку и
оставляю на столе. Надо бы позвонить Свете или Лене и сказать, что я сегодня не
выйду. Меня начинает бить дрожь, несмотря на то, что я давно выключила
кондиционер. Меня некому обнять и согреть, некому дать в руки телефон, некому
оттащить в постель. Рита вчера улетела в Болгарию. Если будет совсем плохо, мне
даже не к кому поехать, чтобы прийти в себя.
***
Я лежу в постели. Каким‑то образом я умудрилась позвонить
кому‑то и предупредить, что меня на работе сегодня не будет.
– Да, голос у тебя совсем больной, – сказали мне в
ответ, – лежи, выздоравливай.
И я лежу. Смотрю на другую часть постели и провожу по ней
рукой. Я моргнула, и две слезины потекли на подушку. Я, как раненный зверь, как
зверь, которому никак не выбраться из своей клетки. Я сажусь в кровати и
оглядываю "клетку". В углу стоит его портрет. Так, издалека, что‑то
угадывается знакомое. Вблизи сходство исчезает, остается лишь непонятная мазня
художника‑любителя. Но отсюда, с кровати вроде и ничего, похоже. Перевожу
взгляд на балкон. Там внизу на площади люди уже давно начали функционировать,
передвигаться мелкими муравьишками по своим только для них важным делам. А я
сижу на постели, обхватив ноги, как центр вселенной, как пуп земли. Вокруг меня
концентрируются сгустки энергии, я как будто лечу, парю на своей кровати‑самолете
над площадью, над своим банком, над Ритиной дачей. Я устала от этих дней,
пролетающих бесцельно мимо моей жизни, ненаполненных ничем, пустых. Они даны
мне только, чтобы за ними следовал вечер, а за вечером – ночь. Чтобы не
прерывалась цепочка, чтобы понедельник сменялся вторником и не более.