— Я — Петр Семенович Горбатенко. Мне уже восемьдесят восемь лет
— хоть и стар по возрасту, но в некоторых вещах фору дам многим
молодым. Судя по родне, и ближней и дальней, в которой все мужчины
дожили до ста и более, не думаю, что проживу намного меньше.
Мы, все присутствовавшие в тот момент в кабинете, ставшие
обычной за последнее время компашкой, это я сам — Стас, Маша — как
моя уже вполне состоявшаяся жена и начальник СБ сообщества. Дед —
Василий Федорович Злоков, наш признанный военспец, и его лепший
дружбан, а у нас, надеюсь сильно на это, будущий лекарь
человеческих душ, православный батюшка там, дома, отец Александр,
или просто батеня, от этого спитча просто обалдели.
— А что? И вот это — это всё о вас? — не удержалась от небольшой
шпильки Маша.
— Мало? Да, понимаю, прекрасно вас всех понимаю, что
представление вот такого рода — совершенно недостаточно для
нормального знакомства. Но! Но я пока что ни об этом обществе, ни,
тем более, о его руководителях — я ведь правильно понял, вы четверо
и есть официальное и не очень начальство для этих людей?
Правительство здешнее, так? Так вот — ни о них, ни, тем более, о
вас — я совершенно ничего не знаю. И, пока, более или менее,
нормально тут не обустроюсь и не освоюсь, с полной уверенностью
могу сказать — даже вот этого вполне достаточно. Что с почти
столетнего деда взять? Ну, кроме анализов? Ничего. Но и те могут
быть плохими. Правильно?
— Согласны, — в этот раз открыл свой рот Дед, — никто вас ни за
язык тянуть не станет, ни, тем более, пытать. Надумаете раскрыть
тайну своей жизни — любой из нас всегда готов её выслушать.
— Я тоже так считаю, и не рассчитываю сохранять свое инкогнито
очень уж долго. Но всему свое время…
— Ну и дедулька? Много лет уже с такими меня судьба не
сталкивала, — дождавшись, пока этот интересный гость нас покинет,
прокомментировал произошедшее чуть охреневший Федорович.
— Дед, ты чего? Какой он для тебя «дедулька»? Это нам он —
память прошлой эпохи, — задохнулась от удивления после его слов
Маша, — ты ведь и сам не намного и моложе.
— Да нихрена! Мне ведь только полста семь, а ему уже без дюжины
сотка. У нас разницы — тридцать один год. Ты что нас так сравнивать
принялась?.
— А я считала, тебе намного больше, — продолжала издеваться
мелкая язва.