В Москве настроение и самочувствие светлейшего князя Сергея Александровича всегда улучшались. В Черемушках ему нравилось заниматься нескончаемым переустройством поместья, заполнять оранжереи редкими растениями, любоваться на конном дворе выездкой верховых лошадей. Дворовых людей вокруг каждого дела толкалось видимо-невидимо, кто ими руководил, кто проверял их работу – князь в такие тонкости не вникал. Управляла обширным помещичьим хозяйством специальная контора – толпа чиновников по всевозможным вопросам: налогам и податям, доходам и расходам, закупам и продажам, составлению ревизских сказок, да бог его знает, что там ещё требовалось…
Несколько раз в году перед светлейшим князем клали различные отчеты, справки, договоры купли-продажи, переселения крепостных крестьян, реестры Экономического департамента, постановления Надворного суда и прочая, и прочая – он, скучая, шевелил бумаги, что-то неотложное подписывал и, не затягивая процедуры, решительно махал рукой управляющему: «Всё-всё, иди голубчик, делай, что от тебя требуется, не надоедай».
Для ведения дел в вотчинах, разбросанных по различным губерниям, нанимали управляющих, обычно из немцев – законопослушных, пунктуальных и мелочных до тошноты. Их хозяйственные отчеты можно было не проверять. Однако на должность управляющего Главной московской конторы старались найти из образованных русских мещан или разорившихся, но не потерявших достоинство, дворян. С единоверцами гораздо легче было договориться на счет составления нужных финансовых отчетов. Это так, к слову…
Вотчины свои, разбросанные по уездам и волостям, Сергей Александрович посещал редко, и если требовалось его личное вмешательство, он предпочитал вызывать управляющих к себе.
Однажды, проезжая по Петербургскому тракту, заглянул князь в Юрово, Машкино и Филино, бросил поверх серых соломенных крыш рассеянный взгляд, и молча покатил дальше. Управляющий сходненской вотчиной Гохман Альберт Карлович стоял на обочине в поясном поклоне до тех пор, пока карета не скрылась за поворотом. Секретарь светлейшего князя, примостившийся рядом в карете, не дождавшись высочайших указаний, захлопнул пухлый журнал и убрал перо. Молчание барина было красноречивее слов. И то сказать: разор один, а не деревни. Вокруг тощие, малоурожайные суглинки, да и тех – с гулькин нос. И почему-то вечно вместо дорог непролазная грязь.