— Помогите! — закричала отчаянно Лесава, и тут же горячая рука княжича легла ей на рот.
— Не кричи, дуреха! Хуже будет!
— Ты что делаешь, Буеслав?
Ледяной голос хлестнул княжича, как плеткой, и тот отскочил от Лесавы. А девушка рухнула на землю, закрыла лицо руками и зарыдала от стыда и обиды.
— Это что еще такое? Ты что себе позволяешь? — чей-то разъяренный голос продолжал выговаривать княжичу, но Лесава боялась и рук оторвать от лица.
— Так разве ж это я? Это она сама! — пробормотал Буеслав, и в его голосе прозвучали досада и стыд. — Задом вертела. Сама заманивала.
— А на помощь тоже она сама звала? Ты что, хочешь все испортить, Буеслав? Мы здесь гости!
— Ну так гостям и почет должен быть, — хохотнул княжич.
— Что ж ты меня позоришь? — с отвращением сказал невидимый Лесаве мужчина. — Мало я дома стыда принимаю за твои шалости? Хочешь еще и перед князем Тихомиром меня опозорить?
— Так я же полюбовно, — смущенно произнес княжич. — Я, если что, и сватов заслать могу.
— Вот засылай, а потом и о другом думай, — строго выговорил мужчина. — А сейчас с глаз моих скройся!
— Так я…
— С глаз, я сказал!
И так прозвучал приказ, что ослушаться разве что мертвый бы смог.
Лесава услышала звук удаляющихся шагов, но продолжала плакать.
— С тобой все в порядке?
Теперь в мужском голосе было беспокойство и чувство вины. Лесава помотала головой, продолжая плакать.
— Ты брата прости! Дурной он. Не такой уж плохой, но дурной. А как голову ему снесет, то про все забывает.
— Плеткой в овине лечить не пробовали? — пробурчала чуть успокоившаяся Лесава, вытерла лицо рукавом и наконец встала.
— Ты?
Лесава сразу узнала князя из леса, жениха Премиславы. Мужчина выглядел растерянным, словно увидел не Лесаву, а по крайней мере, овинника. Лесава медленно и с достоинством поклонилась.
— Брата своего окоротите, — холодно произнесла она, окончательно приходя в себя. — Не принято у нас, чтобы девушкам прохода на дворе на давали. Не знаю уж, как у вас там, у древличей, принято…
— И у нас так не делают, — нахмурился Белогор. — Права ты, дал я волю брату своему после смерти отца. Думал, что так горе на него действует.
— От малой шалости до вседозволенности можно дойти, — укорила Лесава и пробормотала: — Дитятко, что тесто, как замесил, так и выросло.
Белогор продолжал строго смотреть на Лесаву, но она не отводила взгляда. Стыд, что застали ее в такой момент, продолжал жечь, и к щекам приливала кровь, но, с другой стороны, не за что ей было совеститься. А потому и голову незачем опускать.