Немного постояв у стены, я уныло поплелась назад, мысленно беседуя то с дедулей, то со Змеем этим. Сейчас мне бы очень кстати пришлась утешительная шарлотка… Я уже не сомневалась, что он обманщик и преступник. Но делать было нечего, что сделано, то сделано. Оставалось дождаться утра и отправляться в Денир, задерживаться в Аспине совершенно не хотелось. Насчет поручительства я вяло думала, что папа меня как-нибудь отвяжет… наверное. Хотя говорить папе не хотелось еще больше. Лучше уж молча принять наказание, чем сказать и увидеть, как ломаной горькой линией кривится отцовский рот, как я опять его разочаровываю.
Бесполезная. Необучаемая. Безрукая. Смесок. Позор семьи, рода…
Голоса в моей голове твердили одно по одному на разные лады. Были еще презрительно-насмешливые взгляды — тоже из головы. Но почему-то мне казалось, что я вижу насмешку в глазах случайных прохожих, пусть это и глупость. Но казалось, что вижу, поэтому глаза от прохожих я прятала.
От огорчения аппетит вырос до небес. Искать лавку с пирожками я уже не хотела, потому просто вернулась в трактир, в котором остановилась изначально. Он стоял на краю города и назывался «Восемь дорог», намекая на то, что предназначен только для представителей восьми великих родов. Гостей в нем было не так уж и много: я видела пару волкорожденных, да широченную спину какого-то Быка. Но по сторонам я не смотрела, не до того. Ковыряя густую, но ароматную массу, я пялилась только в собственную тарелку, вяло заедая печаль двойной порцией каши с маслом.
О хорошем не думалось.
Дедушка дал мне свой перстень, только выгодно и быстро продать его у меня не получилось — получилось только быстро и невыгодно… Я поначалу не экономила, рассчитывая, что доберусь до озера дней за пять, но ошиблась. Шла уже третья неделя пути, и деньги стремительно заканчивались. Было впору не в трактирах останавливаться, а в кустах, и с них же есть. Как заработать, я представляла плохо. Паломничество к озеру познания не то, что успехом никак не оборачивалось, а грозилось превратиться в грандиозный провал. Очень хотелось кому-нибудь пожаловаться, но было некому, да и нельзя, поэтому я жаловалась сама себе и до слез сама себя жалела.
— Доброй трапезы, миса.
Я подняла глаза, зафиксировав, как чья-то тарелка встает напротив моей. Грустное оцепенение прервал незнакомец, который беззастенчиво подсел за мой стол с тарелкой такой же каши.