Зимой 1941–1942 года угроза нарастала и, точно петля на шее, душила меня все сильнее. Я изнывала от страха. Хотела спастись, но не знала как.
Зачастую мне было совершенно нечем заняться. Тогда я бродила по городу, навещала знакомых, даже самых шапочных, чтобы побольше узнать. И постоянно слышала горестные вести: здесь кого-то забрали, там кто-то получил приказ о депортации. Я вконец изголодалась и была в таком отчаянии, что на лестнице сперва делала маленькое упражнение на расслабление и только потом нажимала кнопку звонка. Дыхательная гимнастика помогала расслабить лицевые мышцы. Когда дверь открывали, я быстро говорила: “Извините, я вас не задержу. Просто не могла пройти мимо, не спросив, как ваши дела”. Обычно у меня была заготовлена какая-нибудь любопытная новость, суды-пересуды, чтобы немножко развеселить хозяев. Если везло, меня угощали чашкой суррогатного кофе с сухариком или еще каким-нибудь пустяком.
Однажды я зашла и в кондитерскую “Добрин”. Некогда это кафе считалось в Берлине весьма престижным. В субботний вечер после прогулки по магазинам непременно заходили в “Добрин” на Кёнигштрассе. Филиал на Хакешер-Маркт существовал до сих пор, правда не такой изысканный, и посетители теперь были почти сплошь евреи. Я слыхала, что там можно немного развеяться и за считаные пфенниги выпить чашку суррогатного кофе.
Я пошла туда одна, как всегда. Открыв дверь, увидела помещение, полное мужчин в лыжных кепках[17]. Я терпеть не могла эти головные уборы, они походили на кепки штурмовиков и одновременно стали униформой опустившихся евреев. Наушники с помощью тонких тесемок, наподобие шнурков, можно было подвязать наверх. С бантиками на макушке эти кепки выглядели настолько глупо, что у меня руки чесались сбить их с еврейских работяг. “Сделайте наконец хоть что-нибудь! Зачем еще и в униформу рядиться! Зачем ходить в одинаковых овечьих шкурах!” – так мне хотелось крикнуть. Под кепками, увы, прятались не волки в овечьей шкуре. Скорее овцы.
Я села, заказала и выпила суррогатный кофе. Как вдруг меня обуял удушливый страх. Мне казалось, в любую минуту в этот свинарник ворвется гестапо. Я вправду подумала “в свинарник” и неловко уставилась в пол. Он был чисто выметен и навощен. Я ощущала не внешнюю грязь, а внутреннюю нечистоплотность этих людей, пьющих суррогатный кофе.