—
Что, приторчал? — спросил Валерий, видя моё состояние.
Я кивнул неопределённо, мол,
понимай, как хочешь.
—
Ты не серчай, — продолжил Самсонов. — Сам понимаешь... — Он не
договорил фразы и начал другую: —
Не знаю, что за лажу ты мне тут впариваешь, и о чём идёт речь,
представления не имею. Поэтому давай так: жизнь покажет. Она, брат,
всё показывает.
И протянул мне руку. Я пожал её и
направился к выходу. Говорить больше было не о чем. Всё, что
требовалось, сказано. Конечно, слово «брат» Самсонов употребил в
ироничном смысле своего времени, он другого и не мог знать. Но мне
оно почувствовалось совсем иначе, так, как его стало принято
употреблять в моём будущем.
Да, жизнь покажет, думал я, выходя
из кабинета следователя. Она всё показывает. Тут Самсонов был,
безусловно, прав. Стало быть, поживём — увидим. Только вот я никак
не ожидал, что она покажет всё неожиданно быстро, даже
стремительно. Да ещё так, что впору будет вспомнить ещё одну
пословицу. Такую: человек — сам кузнец своего счастья. И несчастья,
добавил бы я. А ещё подумав, присовокупил бы сюда — и хлопот.
—
Воронцов!
Я не успел смыться на законный
выходной после дежурства и оказался пойман нашим начальником
уголовного розыска.
—
Воронцов, — Николай Иванович
потянул меня в сторонку, — вчера что, в «тридцатом» очень шумели
после «отбоя»?
«Тридцатым» как раз и был кабинет
сыщиков по промзоне, который мне вчера пришлось деликатно призывать
к бдительности. И хоть Николай Иванович своим вопросом постарался
отмежеваться от соучастия в состоявшемся безобразии, я ему не
поверил. Но поскольку начальник, он как известно, и в Африке
начальник, своё неверие я оставил при себе. Просто признался:
—
Да, было такое.
— А
ты случайно не видел, ответственный от руководства в дверь не
ломился?
—
На моих глазах нет. Только я ведь, Николай Иванович, в коридоре не
торчал. Других дел прорва была.
— А
кто тогда ломился, не знаешь?
— Я
раза три подходил, стучал, чтобы с ума не сходили.
—
Ты? — с явным облегчением переспросил наш начальник, и стало видно,
что его «отпускает». — Замполиту говорил? — задал он тем не менее
контрольный вопрос.
—
Николай Иванович... — врастяжку произнёс я, демонстрируя обиду.
—
Ладно, ладно, верю. — похлопал меня по плечу шеф. — Иди
отдыхай.
И я пошёл. Но сначала в свой кабинет
— переодеться. Некоторое время назад даже представить себе было
невозможно, чтобы прийти на работу в гражданке, а потом уже здесь
переодеться. Считалось, что уж если тебе положено быть сегодня в
форме, так и будь в ней. Или может ты стесняешься
продемонстрировать народу достойный облик советского милиционера?
Но постепенно сыщики и следователи пробили брешь в этом правиле, и
оно тихонько умерло. Да тут ещё подоспел американский фильм «Новые
центурионы», в котором у копов в полицейском участке были
предусмотрены комфортные раздевалки, и никто не требовал от них вне
службы демонстрировать всякие там достойные облики американского
полицейского.