И всё-таки мандраж был. Он развивался
постепенно и достиг апогея к вечеру, когда мы освободились от всех
обязательных дел. Сидеть втроём в комнате капитана дальнего
плавания казалось кощунством. Мы же в Ленинграде, кое-кто в первый
раз. Готовиться к другим экзаменам — бессмысленно, пока не узнаем
результат. А вдруг? В качестве отвлекающего средства было решено
посетить какой-нибудь пивбар и лёгким хмелем перебить томление
души.
Вышли на улицу, и пока я (старожил
как-никак) прикидывал, как лучше пройти к бару «Висла» на соседнюю
улицу, и нет ли прямого прохода дворами, а заодно тихонько сетовал
на отсутствие геолокации, мои товарищи уже всё выяснили без всякой
навигации у какого-то прохожего и увлекли меня за собой.
Да, Ленинградские пивбары семидесятых
заслуживают отдельной песни. С массивными столами и такими же
лавками, чтобы их невозможно было сдвинуть с места, не то, что
употребить в качестве аргумента для собеседника, с которым не
сошёлся взглядами в философском диспуте. С швейцаром на входе, не
отягощённым золотыми позументами и которого хотелось назвать не
этим изысканным словом, а просто «вышибалой». Ему надо было
постучать металлическим рублём в дверное стекло, чтобы пропустил, а
подать умудриться только полтинник. С невкусным пивом, про которое
сказать совершенно нечего, кроме того, что оно невкусное. С
дружелюбным народом, без удивления встречающим твоё появление за
столом и обращающимся к тебе так, как будто вы только вчера
расстались.
Пивбар «Висла» на улице Дзержинского
(мы в этом увидели свой знак), впоследствии Гороховой, был именно
таким. Для нас, глубоких провинциалов того времени, знающих, что
пиво покупается в уличных зелёных палатках после их штурма либо
многочасового стояния в очереди в свою тару: трёхлитровые банки,
бидоны и ведра, а также пакеты, про которые позже споёт Олег
Митяев, ленинградские пивбары были местом, не побоюсь этого слова,
культовым. И то первое (для моих товарищей, не для меня) посещение
переросло в добрую, хотя и не частую, традицию.
Следующим
экзаменом была история. К этому времени я уже обладал четвёркой по
литературе и располагался в сильно поредевших списках
счастливчиков, допущенных к дальнейшим экзаменам. А кто-то
сворачивал манатки и грустно прощался с товарищами. Товарищи
фальшиво успокаивали неудачников: ничего, на будущий год
обязательно поступишь, и в глазах их читалось плохо замаскированное
облегчение, уф-ф, в этот раз не я.