Теперь я, тридцатилетний мужчина, стоял на пороге этого
пустого дома, переминаясь с ноги на ногу. Деревянные половицы крыльца скрипели
подо мной. Я услышал нарастающий шаркающий шаг и увидел приближающуюся тень.
Через стекло входной двери сверкнули голубые глаза моей матери. Те же глаза,
что я унаследовал от нее, смотрели на меня немигающим взглядом. Вскоре
послышался щелчок замка, и дверь открылась.
—
Сашенька? — Ее хриплый голос донесся как будто из глубин. — Твой визит
сегодня не по расписанию. — Она сканировала меня своим взглядом пару секунд. —
Чай?
От своей матери я унаследовал не только голубые глаза и
темные волосы, но и привычку пить чай. Чем больше проходило времени с момента
краха нашей семьи, тем крепче она его заваривала. В последние годы она
добавляла к нему малиновую настойку. Казалось бы, она должна была подсластить
темную жижу, но нет, я едва ли дотрагивался до нее губами.
Обычно мы с мамой сидели напротив друг друга за большим
прямоугольным столом и молчали. Когда мама допивала свой чай, она вставала
из-за стола и начинала бродить по комнатам как призрак, периодически жалуясь,
что у нее болит тело, что кран в ванной капает и бьет по ее и так измученной
голове, что крыша свистит в ветренные дни. Ее голос из года в год становился
все более хриплым, и последние жалобы из дальних комнат дома еле доносились до
моих ушей. Но я и так знал их наизусть. Постепенно мама возвращалась ко мне на
кухню, и ее голос приобретал все более высокие ноты. Ее слова сыпались на нас с
Димой как крупный град. Мы неблагодарные сыновья, мы ее не любим, мы не
разговариваем с ней, мы копии нашего отца. Изредка мама выходила в сад через
заднюю кухонную дверь. Она проходила вдоль голой аллеи, вокруг безжизненных
кустов роз и возвращалась на кухню с теми же едкими словами.
В этот раз я снова сидел за столом и грел руки о кружку
чересчур крепкого чая. Я решил не ждать завершения нашей встречи. Я хотел
избежать криков и обвинений. Несмотря на черствость, которая выросла в моей
душе за годы этих ссор, слова моей матери все еще находили способ проникнуть и
порезать меня изнутри.
Я наблюдал за ней с другого края стола. Со слегка
наклоненной на бок головой, ее взгляд зафиксировался на полке над обеденным
столом. Я знал, что она разглядывала старую фотографию нашей семьи. Нашей
полной семьи. Мама снова изучала это дурное напоминание нашей счастливой жизни
как семьи. Я не раз предлагал Диме убрать ее, заменить другой фотографией, в
конце концов поставить статуэтку. Дима твердил, “Как мы можем выбросить свое
прошлое?” Я видел, что это прошлое лишь било нашу мать. Потерянный ребенок превратился
в ее памяти в яблоко, что гнило и причиняло боль каждый раз, когда ее взгляд
цеплялся за него.