— Сколько ни есть — вся моя, —
оскорбленно буркнул он. — И сколько бы ни было, как вы выразились,
растительности, любое ее количество на лице того, кто собирается
изображать донну, — излишне.
— Сбреем, — предложил Серхио. —
Бритва есть.
И полез в свой мешок, чтобы достать
барберские инструменты. Оливарес отшатнулся и прикрыл обеими руками
свои волосяные сокровища. Оно, конечно, там каждый волосок — на вес
золота, потому как пересчитать можно и времени это займет всего
ничего. Но такое сокровище и отрастет заново всего лишь за пару
недель.
— Неприлично благородному дону в моем
возрасте обходиться без подобающих усов и бороды, — заартачился
Оливарес. — Свои вы сбривать не хотите.
— Если дон Алехандро прикажет —
сбрею, — возразил Серхио.
— Ой Серхио, миленький, да зачем? —
охнула Хосефа. — Из тебя женщина подозрительная выйдет, слишком
высокая и широкоплечая. А вот из дона Оливареса должна
благообразная старушка получиться. Как раз из таких, кто не
привлекает к себе внимание: маленькая и хлипенькая.
Не знаю, что оскорбило Оливареса
больше: то, что он в женской одежде не привлечет внимание, или то,
что из него получится прекрасная старушка, — но орал он долго и
вдохновенно, топая ногами и брызгая слюнями во все стороны.
Прекратил, лишь когда я сказал, что к нам кто-то приближается и
может услышать его выступление.
На дорогу выехала телега, при виде
которой даже Оливарес не проявил желания немедленно выдвигаться на
захват: и лошадь в возрасте, и телега того и гляди развалится.
Тащилось это все мимо нас в час по чайной ложке, пусть и далеко, но
орать все равно не стоило. Оливарес успокоился, перестал хвататься
за грудь и тяжело дышать.
Навстречу телеге из города запылил
слуга на ослике. Добравшись до останков башни, он на некоторое
время замер в ступоре, потом принялся бегать, что-то кричать и
судорожно переворачивать камни. Итогом его деятельности стали две
расплющенные куриные тушки, которые он приторочил к боку ослика,
перед тем как отправляться в обратный путь. Надо сказать, что
находка несколько примирила его с потерей работы, потому что на
лице не осталось и следа беспокойства. Нервы у этого парня — что
канаты.
— Скоро здесь будет не протолкнуться
от людей, — намекнул я. — Переодеваетесь?
Исабель молча взяла из моих рук
мантию и ушла за кусты, откуда вернулась с платьем в руках. И
смотрела она так, словно прощалась с ним навеки.