Тревога за хорошего парня остро
царапнуло душу. Что же он творит, глупенький? Нападать его
родственники не собираются, сейчас, по крайней мере, а поговорить я
и сама могу. Зачем прет против приказа главы своего рода? Это лишь
создаст ему проблемы, да и мне не поможет мирно разрешить конфликт.
Старик Пожарский стопроцентно вывернет неповиновение младшего в
свою пользу. Еще и меня виноватой выставит.
Федор Лукич внимательно посмотрел на
внезапно взбунтовавшегося внука и, видимо, придя к какому-то
решению, осуждающе бросил:
— Молодежь, молодежь, — покачав
головой, глава графского рода перевел выцветшие голубые глаза на
Раю и укорил: — Что же вы, Раиса Дмитриевна, с подопечной плохо
занимаетесь? Вы же потомственная дворянка, и были обязаны
рассказать Владиславе, как ей должно вести себя со старшими. А то
она у вас традиций совсем не блюдет. Вон, влюбленного мальчика
подводит под розги да опалу. Не годится так, Раиса Дмитриевна.
Никак не годится.
А быстро старый интриган
сориентировался. Я не предполагала, что он наедет на мою
наставницу, и к подобному ее не готовила. Елки-палки, и почему я
пошла учиться на юриста, а не на дипломата? Сейчас было бы во сто
крат проще. Остается надеяться на опыт и выдержку Раи.
И Светлакова не подвела. Спустя
несколько мучительно долгих мгновений она с достоинством
произнесла:
— Я приму ваши слова к сведению.
Благодарность теплом растеклась по
сердцу. Подруга могла спасовать, попытаться что-то пролепетать в
свое оправдание и тем самым дать фору серьезному противнику. Ну,
или наоборот — ответить жестко, и опять-таки помешать. Ни того ни
другого, к моему облегчению, Рая не сделала. И главное —
отреагировала правильно. Теперь ход за дедком. И он, мне кажется,
от выбранной тактики не отступится. А как вести себя в этом случае,
я придумала.
— Поздновато, Раиса Дмитриевна, —
вздохнул Федор Лукич. — Ох как поздновато, голубушка, вы
спохватились, — он с досадой поцокал языком. — Дел-то ваша
подопечная уже наворотила с избытком, хоть ковшом расхлебывай, —
старец демонстративно сердито хлопнул сухонькой ладонью по
столешнице. Затем сдвинул брови к переносице и принялся буравить
меня тяжелым взглядом.
Я нарочито потупилась. Уверена,
Пожарский ждет раскаяния и смирения, так пусть немного порадуется
да наконец-то расскажет, что мне приготовил. Хотя, в принципе, уже
все понятно: предложит что-то совершенно неприемлемое. Ведь не зря
же целый спектакль разыграл.