— Вы уж извините, что совет хочу дать, но поговорили бы вы, ваше
величество, с комнатным гусаром Кирилловым. — Выпалил Скворцов.
— С кем? — я остановился и, обернувшись, посмотрел на Илью. — С
комнатным гусаром?
— Так ваш батюшка покойный комнатных изволил называть, —
вздохнул Скворцов.
— Понятно, — я задумался. — Это он дежурил в комнатах отца? —
Пересилив себя, я сумел почти без запинки назвать Павла отцом.
— Да, он, — ответил Илья, глядя мне прямо в глаза. Прав, ой как
прав Гоф-фурьер Бабкин Даниил Григорьевич, говоря, что парень дюже
непочтителен.
— Веди меня к нему, — немного подумав, я отдал распоряжение.
— Ваше величество, как можно? — вот тут даже явный бунтарь среди
прислуги впал в ступор. — Я его сей момент к вам притащу, только
прикажите.
— Илья, ты сегодня уши чистил? — ласково проговорил я,
оскалившись в неприятной улыбке. — Веди меня к этому Кириллову.
Немедля.
— Слушаюсь, ваше величество, — Скворцов низко поклонился и на
этот раз пошёл впереди меня.
Эх, Илья-Илья, я понимаю, время такое, довольно неспешное. Но
ничего, я научу кого-нибудь думать быстрее, учитывая многие нюансы.
Тебя, например. Решено. Быть тебе подопытным кроликом. Парень ты
очень умный. Это видно. Иначе не смог бы в перерывах между забавами
с твоей сестрой некоего графа так выучиться. Понятно же, что
самостоятельно добирал науки.
И первый урок ты получишь именно сейчас. Если вот так внезапно к
потерянному, испуганному человеку нагрянет кто-то большой и
сильный, император, например, то он расскажет всё, как на духу. У
него не будет времени, чтобы подготовиться, продумать ответы,
посоветоваться с кем-то, организовать сговор, позвонить адвокату...
Так, тьфу, это уже из другой оперы, которая ещё ой как нескоро
начнёт играть.
Тем временем мы спустились на первый этаж, и Илья распахнул
передо мной какую-то неприметную дверь. Я сделал шаг в ту сторону,
но Скворцов не позволил мне это сделать. Он сначала заглянул
внутрь, всё осмотрел, а потом только отошёл в сторону, давая мне
пройти.
Это была людская. Наверное. Потому что я понятия не имею, как
выглядит людская. Но стоящие вдоль стен лавки и тюфяки наталкивали
на эту мысль.
— Эй, Степан, — позвал вошедший за мной Скворцов. — Степан,
очнись. Его величество, хочет поговорить с тобой.
— Что ты там бормочешь, собачий сын, — раздалось грубый охрипший
голос у стены, и на тюфяк сел мощный парень. В скудном свете было
тем не менее хорошо видно его помятое лицо и лихорадочное блестящие
глаза. — Башка болит. Кровь только недавно прекратила сочиться, —
проговорил он, дотронувшись до затылка. Я же только сейчас увидел,
что голова у Кириллова перевязана какой-то тряпкой.