Насколько я помнил, Ежов не имел высшего образования, а лишь
начальное. Он пошел воевать добровольцем на фронт
Империалистической войны в 1915 году, а в партию большевиков
вступил в 1917-м, когда был комиссован по болезни. Потом он
записался в Красную Армию, но по причине маленького роста получил
направление в тыловую базу подготовки радистов. Там, в Казани, он
быстро дослужился до комиссара, а потом и до должности заведующего
отделом обкома партии по агитации и пропаганде.
С этого и началась его партийная карьера. В 1922 году его
назначают по партийной линии ответственным секретарем Марийского
обкома. Оттуда через год Ежова перебрасывают в Казахстан
ответственным секретарем Семипалатинского губкома. Потом в 1924
году командируют заведовать организационным отделом в Киргизский
обком. В 1925 году переводят в Казахский крайком и выбирают
делегатом XIV съезда партии. Там он попадает на глаза московскому
партийному начальству. И его берет к себе в
организационно-распределительный отдел ЦК тот самый Иван Михайлович
Москвин, который сегодня и порекомендовал его кандидатуру Сталину
на должность смотрящего за чекистами от Центрального Комитета
партии.
А в той моей прежней истории Ежов стал иметь отношение к
чекистам гораздо позже, сначала дослужившись до начальника
орграспредотдела ЦК, а потом еще прослужив пару лет в системе
партийного контроля. И только в 1936 году Политбюро назначило его
народным комиссаром внутренних дел Советского Союза. Вроде бы
обычная карьера для партийца. Ничего особо выдающегося. Никто на
него, вроде бы, не жаловался, наоборот, считали послушным
исполнителем воли вышестоящих начальников. Вот только проявил свои
скрытые «таланты» в полной мере Ежов именно тогда, когда получил
должность наркома. Тогда-то и началась вся эта непотребная бурная
кровавая возня «ежовщина», последовавшая сразу за периодом
беспредела Ягоды и его «ягодников».
Впрочем, я понимал, что знаю о Ежове еще меньше, чем знал о
Ягоде, о котором многие сведения имелись в воспоминаниях Вячеслава.
На Ежова же не имелось пока почти ничего. Помнил я только, что,
когда его арестовал уже Берия в апреле 1939 года, то нашли у него
при обыске значительно меньше ценностей, чем у Ягоды, а обвиняли,
кажется, в шпионаже, в подготовке переворота и в гомосексуализме.
Но, деталей этих обвинений я не помнил. Лишь сохранилось
воспоминание, что в реабилитации ему даже в самом конце двадцатого
века было отказано. И все эти провалы в моих знаниях по его делу
означали, что весь компромат на Ежова мне вместе с Вячеславом
придется наскребать заново.