Опасаясь холодного утра, он надел тёплое пальто. Но пока они почти шагом добирались до гимназии, неверное питерское солнышко внезапно разогрело, и Петра Алексеевича распарило. И теперь, теснясь в кресле посреди директорского кабинета, он чувствовал себя вспотевшим и неопрятным, что настроение никак не улучшало...
– И я должна заметить вам, что никаких вольностей мы в нашей гимназии терпеть не можем, так и до прокламаций можно докатиться. Вы слышали, что случилось в гимназии Императорского человеколюбивого общества? Там громили классы! Провели какое-то ужасное собрание и не пускали преподавателей на уроки!
– Да как вы смеете, сударыня, приписывать моей дочери такие злодеяния! – Пётр Алексеевич встрепенулся, как старый боевой конь при звуках трубы. Начальствующая и оттого очень уверенная в себе дама даже несколько отстранилась и посмотрела на него с немым укором.
Лиззи, вцепившись в руку отца, вежливо улыбнулась директрисе и произнесла:
– Вы, пожалуйста, простите papa. Он очень промонархически настроен, и для него даже мысль о том, что кто-то из его семьи может выступить подобным образом, просто ненавистна.
Все это время Елизавета Петровна вела себя как настоящая светская дама. Она элегантно покачивала головой в такт директорской речи, как будто соглашаясь с каждым произнесённым словом. Вовремя сопровождала речь возгласами «Ах!» и «Неужели!» и произвела самое благоприятное впечатление. На самом деле, она страшно боялась, что Аня, увлёкшись своей ненавистью к рукоделию, на волне революционных студенческих выступлений принесла в гимназию одну из прокламаций, что несколько дней назад подсунули в корзинку их горничной, пока та бегала за «соловьевскими бутербродами» к Палкину. Лиззи пробежала тогда глазами одну такую бумажку и совсем не поняла, какое отношение к «освобождению России от тяжкого гнёта» имело требование отменить изучение, а главное – экзамены (!) по греческому языку.
Аня прочитала каждую бумажку внимательно, как всегда читала все, что попадало ей в руки. Пренебрежительно сморщила носик и, скомкав, отбросила их в сторону. Вроде бы горничная сказала, что потом бумагу использовали для растопки, но кто знает? Характер у Ани упрямый, тем более ей уже исполнилось пятнадцать...
Себя в пятнадцать лет Лиза почти совсем уж и не помнила. Петербургская жизнь развлекала и увлекала её. В первый год, вместе с баронессами фон Людевиг, они объездили все интересные и модные места, побывали на всех премьерах. Им было все занимательно и везде весело, провинциальным барышням с радостным восприятием новой жизни.