— Я трезв и относительно спокоен.
— Ты разбил журнальный столик, — зачем-то замечаю.
— Разбил. Скоро все уберут, не волнуйся.
Я вздрагиваю и обнимаю себя руками, чтобы это было не так заметно, но Марк все равно видит, отходит, затем идет в ванную и возвращается оттуда с небольшой коробкой. Неотрывно слежу за тем, как он достает пузырек с антисептиком и вату. Крепко схватив мою лодыжку, Марк тянет меня на себя, вынуждая свалиться на кровать.
— Я могла бы и са…
Вскрикиваю из-за не особо приятных ощущений от прикосновения ваты к ране.
— Господи, что у тебя за антисептик?! — спрашиваю недовольно.
— Отменный, но пощипывает.
Я дергаюсь, Марк не отпускает. Пытаюсь расслабиться, понимая, что экзекуция скоро закончится. Билецкий лепит мне на ступню пластырь и наконец отпускает мою ногу.
— Ювелирная работа, — говорит удовлетворенно.
— Надо было подаваться в ювелиры.
— Боюсь, меня бы не взяли.
— Это почему?
— Долгая семейная история.
Лезть в семью Билецких после подслушанного вчера разговора нет особой необходимости, хоть мне и интересно, был ли отец Марка всегда таким твердолобым и холодным с сыном.
— Часто ты так… — хмурюсь, пытаясь подобрать слово.
— Что? Теряю контроль?
— Нервничаешь, но можно и так…
— Никогда. При тебе — впервые.
— Врешь?
— Вру, конечно. Представляешь, что завтра напишут, если ты сбежишь после первой брачной ночи?
Марк улыбается, я тоже пытаюсь, хотя после прочитанного и увиденного это дается с трудом. Пока Билецкий относит коробку обратно в свою ванную, я достаю телефон, чтобы проверить масштаб катастрофы за то время, что мой мобильный был на беззвучном. Родители наверняка не остановились на первом звонке, но когда снимаю блокировку и вижу последнее сообщение от них, боль острой стрелой вонзается в сердце:
“Руки Билецкого в крови твоей сестры и нашей дочки. Как ты могла?”