— А ты считаешь, что меня это не должно было оскорбить?
— Некоторые девушки относятся к этому проще, — пожал он плечами.
— Проще? — возмутилась я. — Оскорбил, а после этого еще и предложил мне место в своей постели, будто я какая-то шлюха!
— А разве нет? — приподнял он бровь.
Насмешливая улыбка ушла с его лица. Все это перестало быть шуткой. Несветаев действительно говорил то, что думал.
— Ты отвратителен!
— Не хочешь извиниться передо мной? У тебя ведь тоже язычок как жало. — Несветаев сделал шаг ко мне, и я вжалась в стол позади.
В руках я по-прежнему сжимала турку. В случае чего — огрею!
— Извинишься, и я, может быть, изменю свое мнение о тебе, — растянулся он в нахальной улыбке. В глазах его тлел лед.
— Мне плевать и на тебя, и на твое мнение, — посмотрев ему прямо в глаза, ответила я. — Но я, так и быть, извинюсь. За те мои слова, которые я выпалила сгоряча, и за испорченный свитер.
— О, мы умеем быть покладистыми! — засмеялся он.
— Но, знаешь, что? — тут же добавила я. — Пошел ты в жопу, Несветаев. Ненавижу таких самодовольных уродов, как ты.
С этими словами я запулила тяжелую турку на пол, которая зазвенела металлом о кафельную плитку. Остатки воды вперемешку с молотым кофе выплеснулись на темно-коричневые ботинки Несветаева. Наверняка дорогущие. Оттолкнув Рената, я вылетела в коридор, а оттуда — прямиком в распахнутую входную дверь, в которую как раз входила Аля. Бедную Алю я, кажется, сбила с ног. Из сумки в ее руках посыпались яблоки. «Откуда она тащит яблоки ночью?» — мелькнула мысль в моей голове. А потом я побежала в ночь. Подальше отсюда. Подальше от Несветаева и недоброго огня его глаз.
Ренат
— Значит, Алёна — дочь того урода, что вёл двойную игру за спиной твоего отца? — спросил Соломон Карлович.
Мы сидели в его кабинете. Было уже почти три часа ночи. Гости давно разошлись. И теперь мой дядя больше не играл роль богемного чуть экстравагантного поэта Соломона Карловича Серебряного, а был самим собой: Соломоном Карловичем Серебряковым, за плечами которого имелось многое. Возглавленная в девяностые ОПГ, отсидка, освобождение, а теперь вот — спокойная жизнь почти обычного питерского обывателя. Дядя давно ушёл на покой, но за советом к нему до сих пор шли те, кто имел отношение к этой, темной, стороне жизни.