Он не был мне родным дядей. Скорее, крёстным или ангелом-хранителем. Именно Соломон Карлович когда-то помог моему отцу легализоваться и выйти сухим из той мутной воды, что бурлила по всей стране в лихие времена.
Соломон Карлович сжимал в сухих пальцах толстую кубинскую сигару, которая сильно контрастировала с его тонкими, полупрозрачными руками, на которых просвечивали вены.
— И что ты задумал? Пустить в расход Смелого?
— Это было бы правильным решением, — выпуская из зубов сигару, ответил я.
— Но? — внимательно посмотрел на меня дядя пронизывающим взглядом.
— Не хочу марать своё имя.
— Не обязательно марать. Я могу помочь.
— Нет, я не трону Смелого, но должок он вернёт. С процентами.
За столько лет там накопилось столько, что Игорю Смелому придётся продать весь свой бизнес и обе почки в придачу, а к ним сердце и печень.
— Он не отдаст, ему нечем, — тонкие губы Соломона Карловича дрогнули в подобие улыбки. — Ходит слушок, что дела Смелого идут все хуже и хуже.
— Ну, захочет жить — найдёт способ расплатиться, — усмехнулся я.
— А Алёнушка тебе чем не угодила? Тем, что она дочь Смелого?
В голосе дяди послышалась несвойственная ему мягкость. Я удивленно посмотрел на него, но ответил:
— Девка совершенно не понимает, как вести себя с порядочными людьми.
— Ну, бабы все умом не блещут. Ляпнула с дуру, с кем не бывает.
— Вот и преподам ей урок, чтобы больше не ляпала.
Взгляд темных глаз дяди сверлил меня, будто пытаясь проникнуть в мысли.
— Видимо, Алёна тебе не только яйца прижала, но и вот здесь что-то затронула. — Дядя постучал себя по груди в районе сердце и рассмеялся. — Говори, что задумал, — потребовал он.
— Попрошу Смелого вернуть долг. Дам срок в неделю. Не вернёт — предложу продать мне его дочь.
— Уверен, он согласится, — одобрительно кивнул Соломон Карлович. — И что, за Алёну простишь ему долг и предательство?
— Ну, деньги эти как бы никогда и не существовали, поэтому я ничего не теряю. А предательство... Время рассудит.
— Великодушно по отношению к Смелому и жестоко по отношению к Алёне, — сказал дядя. — И что потом?
Я сам не знал, что потом, но был уверен: для девочки не будет большего унижения, чем осознание того, что отец спас собственную шкуру за её счёт. Хотелось ли мне унизить её? Скорее, нет, чем да. Я жаждал другого: чтобы она понимала, что находится в моей власти и выхода у неё нет.