На веранде Михалыч накрыл стол, поставил закуску, достал графин
с розовой жидкостью и налил по половине большой кружки.
- Давай за мое спасение. Ты быстро справился с собакой. Работал
с животными? - спросил мужчина.
Генашио пожал плечами, качнул головой. Он мог, конечно, сказать,
что занимался и не только собаками, но му трудно было это всё
объяснить.
- А я, видите ли, в отпуске. На целых два месяца. Отправили меня
из института в отпуск, я и решил на дачу, - мужчина повел рукой, -
вот хозяйничаю. Жена уехала к дочери в другой город.
Они выпили. Вино было довольно вкусным. Намного вкуснее, чем
вино времени Генашио. Здесь все было по-другому, и все это опять
начало нравиться Генашио. Он откинулся на спинку старого стула и
приготовился слушать. Он знал, что стоит человеку выпить и всё,
начинаются разговоры. И каждый говорит о своих проблемах.
Они закусили консервами. Генашио с удивлением смотрел, как
Михалыч тянет за кольцо наверху плоской банки и крышка снимается. А
там рядочками лежат маленькие рыбки. И они довольно вкусные.
Так они сидели с полчаса, потом Михалыч начал говорить о своем
начальстве, о том какое оно глупое, и даже тупое. Ничего не
понимает, а суется туда, куда никак нельзя. И только мешает
работать.
- Ты знаешь, Генашио, а я ведь грандиозное изобретение вот-вот
закончу. За него я могу получить Нобелевскую премию. Но она мне не
нужна. Это изобретение перевернет всю науку, да что науку… Всю
историю человечества! Не хочу сильно хвастаться, но это будет
революция в науке. Это будет гораздо значительнее, чем открытие
электричества.
Генашио сидел и смотрел на увлеченного человека и даже немного
завидовал. Сам он добился, чего хотел, но все равно осталось много
непонятного, и сейчас, глядя на Михалыча, он тоже хотел
творчества.
- Я ведь профессор, - признался Михалыч, - я ведь кроме научных
изысканий учу студентов.
Генашио с интересом посмотрел на профессора. Вроде бы и не похож
на ученого человека, хотя кто его знает.
- Я вот смотрю на тебя. На твой акцент и не могу понять. Какой
ты нации? Может быть итальянец? Нет. Испанец? Тоже вроде бы нет. А
можешь и не говорить. Выбрала тебя Вера, и пусть так будет. Она
хорошая женщина. Ты только не обижай ее, - профессор заметно
захмелел.
Потом они поднялись на второй этаж, и Михалыч подошел к стене,
завешанной пестрой тканью. Он отодвинул ее, и под ней оказалась
черная доска. Сбоку на подставке лежала тряпка и кусочки мела. На
доске был изображен какой-то чертеж, и сбоку были написаны
формулы.