Ну а куда он денется, израненный и
искалеченный безжалостными палачами под руководством еще более
суровым князь-кесарем? Оставалось только бессильно разлечься на
животе и закрыть глаза. Он в твоей власти, господи!
Уже лежа так с закрытыми глазами,
Дмитрий почувствовал, как Ромодановский подошел поближе, сел на
табурет, как-то затих. Что это он, ищет, какой клинок вонзить в
него, чтобы дольше мучался?
Открыл глаза. Увиденное его испугало,
пожалуй, больше, чем злой князь-кесарь. Тот… мягко улыбался. Это
было нечто, как улыбающийся Шрек со своей безобразной зеленой
мордой, рассуждающий, как ему пообедать червями или умертвить
побольнее соседей.
Между тем Федор Юрьевич, увидев, что
князь Хилков уже при памяти и в полном рассудке, то есть
нормальный, прямо сказал:
- Обшибся я, извиняй, князь Дмитрий
Александрович. Ах! - он в злобе поднял здоровенный кулак, поискал
обо что такое большое и крепкое, деревянное, на что бы ударить. Не
нашел, опустил руку, не в воздух ведь бить, так же сказал на
виновника ошибки: - это все Алексашка Меньшиков, князь пирогов с
гнилой зайчатиной и прелой капустой! Оболгал меня льстивыми руками
и якобы честными доказательствами твоей вины.
А не допросе все и прояснилось. Ты и
ничего не знаешь о заговоре против мин херца Питера, а это сволочь
просто мечтает убить тебя. Ну что поделать, не сумел я понять
гнилую сущность Алексашки, но теперь поздно уже. Простишь меня?
Федор был так неожиданно простодушен
и добр, что Дмитрий сам собой улыбнулся:
- Черт с тобой, прощаю,
князь-кесарь!
Он хотел протянуть руку в дружелюбном
жесте, но тело острой болью остерегло его. Рано еще радоваться
жизни, полечись пока месяц – два без каких-либо высокоэффективных
лекарств. А там, если выживешь, то и веселись.
Ромодановский понял горести болящего,
которому он сам выискал семь несчастий, хмыкнул немного
сожалеючи:
- Алексашка тебя уже сегодня хотел
примучить, еще пару раз прижечь тебя горящими вениками. Видано ли
дело, тут никто не выживет! Я отказал его, как буду отказывать и
далее. Ибо не фиг тут смешивать личные потребы с
государственными.
Но вот освободить тебя без царского
указа и приказа, хоть устного, хоть письменного, не могу. Тот же
Алексашка в лютой злобе тут же настрочит донос на нас.
- Да уж, - лицо Дмитрия поморщилось,
толи от понимания сложной обстановки, толи просто от сильной боли.
В голове у него было пусто, как в церковном колоколе. Поэтому он
лишь спросил своего недавнего палача, а сегодня вроде бы спасителя:
- и что же делать, князь-кесарь?