Кучум подобрался, напряг тело для броска, подтянув под себя ноги, затем неожиданно крикнул, выкинув вперед руку:
– Эй! Кто там?! Гляди! – указал за спину парня.
Тот в растерянности повернулся назад, и тут же Кучум был на ногах, выхватил из костра ближайшую к нему головню, огрел ею своего стража по голове. Парень закричал от боли, прикрыв голову руками, и выронил саблю. Кучум тут же подхватил ее с земли и с громким воплем рубанул кипчака по голове наискось. Безумные глаза уставились на Кучума, рот раскрылся в последнем крике. Выбросив руки вперед, он сделал неверный шаг, словно ища поддержки у того, кто мгновение назад лишил его жизни.
– Мама… – прошептал парень и упал лицом вперед, так и не дотянувшись до Кучума растопыренными пальцами. Легкая дрожь сотрясла его, дернулись раскинутые ноги. Молодое тело не желало отпускать из себя жизнь, но смерть была сильней.
– Эх ты, воин, – невнятно проговорил хан, с презрением взирая на убитого, – и таких сосунков я набрал в набег?… Сидел бы дома со своей мамкой. Мама… дождется она тебя, – с неожиданной злостью закончил он и в сердцах плюнул на еще теплый труп, отвернулся от него и бросил на землю чужой клинок.
Взглянул на собственные ладони, вспотевшие и подрагивающие, как от неожиданного прикосновения к притаившейся в густой траве лягушке. Вытер их о полы халата, еще раз плюнул на землю, освобождая рот от накопившейся злости и горечи, и направился к реке.
Но уже с полпути вернулся, нашел в траве свою саблю, помедлив, подхватил копье, бросил взгляд на лук и колчан со стрелами, но не стал их брать и так, вразвалку, медленно побрел к журчащей внизу мелкой речной протоке.
Он смачивал водой руки и прикладывал их надолго ко лбу, щекам, отирая шею, плеснул на грудь, охлаждая тело. И только теперь до него стало доходить, что чудом остался жив. Пока жив. Но вскоре вернутся от караван-баши грабители и постараются разделаться с ним. Кучум усмехнулся, представляя, каковы будут их лица, когда увидят у костра еще один труп, труп их сообщника, и так же неспеша пошел через осоку наверх.
Костер, предоставленный самому себе, почти прогорел и медленно умирал, выбрасывая из пепла синеватые языки. Взгляд Кучума невольно остановился на убитых, и он подумал, что убивать легко, но трудно потом разглядывать дело своих рук, вспоминать подробности, видеть густую кровь, к цвету которой никогда невозможно привыкнуть.