И станет тьма - страница 61

Шрифт
Интервал


Всю ночь я пролежал без сна. Выехали с рассветом. Лошади после отдыха весьма приободрились. Ансельм тоже весьма приободрился. Наверное оттого, что неприятный разговор был позади. И ему больше не надо было размышлять, как бы поделикатней оглушить меня известием о смерти короля Тиберия. Оглушил и ладно. 

Что до меня, то вплоть до вечера я тяжело вздыхал и размышлял о том, что будет дальше. И как я ни старался, ничего хорошего не мог представить. Все размышления в конечном счете обрывались на одной и той же драматичной сценке: дерево и длинная веревка на суку.

Иногда мне чудилось, что позади погоня. Копыта, крики. Я оборачивался и пару раз едва не вывалился из седла. Когда погоня мне не чудилась, чудилось что-нибудь другое. Мы ехали окольным путями в стороне от королевских трактов. И все же изредка на горизонте появлялся всадник – и мне немедля представлялось, что это кто-нибудь знакомый. Старый виночерпий лорда Лерена или его кухарка. Я всматривался. И с ужасом понимал, что так и есть. Кухарка! И сердце начинало бешено стучать. 

Почему кухарка лорда Лерена ехала верхом и в сорока лигах от замка, меня не очень волновало. Волновало, что она меня узнает и непременно донесет. Я судорожно размышлял: попытаться подкупить ее или скрутить и бросить где-нибудь в овраге. 

«Деньги-то она возьмет, а вдруг потом все же расскажет, что нас видела?», с тревогой думал я и понимал, что вариант с оврагом был куда благоразумнее. Я уже собирался изложить свои соображения Ансельму. И тут вдруг выяснялось очень странное: кухарка как сквозь землю провалилась. И вместо нее на лошади сидел какой-то бородатый дед.

Наконец, на исходе дня мы миновали Сизый лес и перешли границу Талии с Ардеей. Вряд ли это что-то кардинальным образом меняло в свете последних новостей. Ардейцы выдали бы меня королеве примерно с тем же удовольствием, с которым талийцы выдали бы лорду Лерену. И все-таки мне почему-то полегчало. 

На горизонте догорал закат. Ветер приятно обдувал лицо. Мелос уже не казался таким далеким и недосягаемым. Положение мое – таким отчаянным. Я ободрился. И даже стал прислушиваться, о чем там разглагольствует Ансельм. Как оказалось: разглагольствует об ужине и о ночлеге. При этих замечательных словах, я еще более приободрился.

Но так обычно и бывает. Думаешь, что вот оно. Жизнь, наконец, налаживается. И тут она тебя и треснет со всего размаху обухом по голове.