Всю ночь я пролежал без сна. Выехали с рассветом. Лошади после
отдыха весьма приободрились. Ансельм тоже весьма приободрился.
Наверное оттого, что неприятный разговор был позади. И ему больше
не надо было размышлять, как бы поделикатней оглушить меня
известием о смерти короля Тиберия. Оглушил и ладно.
Что до меня, то вплоть до вечера я тяжело вздыхал и размышлял о
том, что будет дальше. И как я ни старался, ничего хорошего не мог
представить. Все размышления в конечном счете обрывались на одной и
той же драматичной сценке: дерево и длинная веревка на суку.
Иногда мне чудилось, что позади погоня. Копыта, крики. Я
оборачивался и пару раз едва не вывалился из седла. Когда погоня
мне не чудилась, чудилось что-нибудь другое. Мы ехали окольным
путями в стороне от королевских трактов. И все же изредка на
горизонте появлялся всадник – и мне немедля представлялось, что это
кто-нибудь знакомый. Старый виночерпий лорда Лерена или его
кухарка. Я всматривался. И с ужасом понимал, что так и есть.
Кухарка! И сердце начинало бешено стучать.
Почему кухарка лорда Лерена ехала верхом и в сорока лигах от
замка, меня не очень волновало. Волновало, что она меня узнает и
непременно донесет. Я судорожно размышлял: попытаться подкупить ее
или скрутить и бросить где-нибудь в овраге.
«Деньги-то она возьмет, а вдруг потом все же расскажет, что нас
видела?», с тревогой думал я и понимал, что вариант с оврагом был
куда благоразумнее. Я уже собирался изложить свои соображения
Ансельму. И тут вдруг выяснялось очень странное: кухарка как сквозь
землю провалилась. И вместо нее на лошади сидел какой-то бородатый
дед.
Наконец, на исходе дня мы миновали Сизый лес и перешли границу
Талии с Ардеей. Вряд ли это что-то кардинальным образом меняло в
свете последних новостей. Ардейцы выдали бы меня королеве примерно
с тем же удовольствием, с которым талийцы выдали бы лорду Лерену. И
все-таки мне почему-то полегчало.
На горизонте догорал закат. Ветер приятно обдувал лицо. Мелос
уже не казался таким далеким и недосягаемым. Положение мое – таким
отчаянным. Я ободрился. И даже стал прислушиваться, о чем там
разглагольствует Ансельм. Как оказалось: разглагольствует об ужине
и о ночлеге. При этих замечательных словах, я еще более
приободрился.
Но так обычно и бывает. Думаешь, что вот оно. Жизнь, наконец,
налаживается. И тут она тебя и треснет со всего размаху обухом по
голове.